Читать интересную книгу Забыть Палермо - Эдмонда Шарль-Ру

Значит, ты надеялась, что эта сильная и таинственная Заира могла бы присмотреть за нами? Все было совсем наоборот. Как только мы подошли к винограднику и цветам, которые здесь никто не рвал, она ушла. Может, она догадалась, что мы любим друг друга, по случайному жесту, по взгляду. Одиночество делает людей проницательными.

— Мне надо подняться в овчарню, дон Антонио… Надо спустить вниз несколько овец. Они ждут ягненка, вот-вот должны разрешиться.

— Делай что нужно, мама Заира, как будто бы нас тут и нет.

Проникшись теплым чувством, она называла его «дон Нинуццо», как тогда в Соланто, когда еще кормила его. Голос ее дрогнул, видно, все заново пришло на память — каштановая роща, в которой она встретила дона Фофо, и чувство неуверенности, возникшее потом… Бросит он ее? Заберут у нее малыша? А потом отъезд в Соланто, большая комната с окнами на море, где они жили вдвоем и она воспитывала своего маленького. Комната гарибальдийского предка, головка малыша и его жадный ротик, Как давно это было…

— Я поздно вернусь, дон Нинуццо. Со скотиной, трудно сказать, когда обернешься… Может, на всю ночь задержусь. Если хочешь отдохнуть, твоя комната ждет тебя. Простыни в шкафу. Нужно только немного проветрить дом, когда зайдет солнце. Mozarella[14] в миске на окне в кухне, там сквозняк, и он холодит воду. Вино в колодце. Ты подымешь ведро, оно там. Перед ужином своди девушку на террасу, оттуда чудесный вид. И не забудь решить, как быть с деревом. Оно все растет, это дерево, дон Нинуццо. Уже больше сотни лет стоит оно здесь и пускает свои ветки во все стороны, куда хочет. Ты ведь это знаешь… Если ты не пришлешь из Палермо людей обрезать ветви, то, когда вернешься со службы, дон Нинуццо, дома больше не будет. Дерево столкнет его с обрыва…

Дерево! Оно так непомерно разрослось, и его тень, как просторный купол, вышла далеко за террасу, которую оно должно было только прикрыть от солнца… Ветви нависли над обрывом, устремились на приступ горы, заполнили сад, обхватили дом извилистыми лапами и стиснули, а корни извивались по земле, как огромные серые змеи, вздымаясь отвесно или падая, как лианы, и все это придавало нашему пристанищу таинственный, близкий к готике стиль. Буйная растительность ширилась, вилась, плела аркады и узкие проходы, нефы и своды цвета слоновой кости. И этот странный мир, то темный, то выцветший до самой бледной серости, царил сверху над долиной, осеняя ее тенью. Таково было место, где мы остались вдвоем, были молоды и не чувствовали ни стыда, ни бесстыдства.

Но стоит ли продолжать описание, которое намеревается скрыть то, о чем мне не хочется рассказать? Дом? Пожалуй, это самое существенное, и я расскажу о нем. Дом — это дымок, и я вспоминаю, что в воздухе был слышен горячий запах гари, Антонио это сразу уловил. Кустарник горит? Нет, это жгут древесный уголь. Смотри, вон там красная точка, она как будто дышит, это печь дровосека. А запах нашего дома? Это мята и лаванда, аромат, идущий с гор, и горный воздух, приходящий с вершин, и желание. Жанна, моя Жанна, а если я не вернусь? Дом — это звезды, это ловушка, которая заставила нас забыть о том, что наступил вечер, о том, что будет завтра, о том, что будет с нами; это бесконечная надежда, оазис и дверь, открытая навстречу ночи. Дом слышал обычные слова — любовь моя, жена моя, — только их и вспоминаешь, эту музыку ночной речи и придуманных для меня имен — Зинн, моя Зинунета, дыхание мое, сердце мое, жизнь моя… И сон, а потом чудесная тишина рождающегося утра, первый шум дня, вот затявкала собачонка, с зарей открылись и запахли цветы… Боже мой, это аравийский жасмин, это его аромат, а что там так расшумелись ласточки?.. Нам слышны шаги пастуха и его песенка, она нас разбудила. Такой была ночь нашей свадьбы…

Глава III

Ведь сам-то я нездешний, мосье, представьте, нет, нездешний.

Арагон

За обедом у тетушки Рози была гостья. Толстая, сильно накрашенная дама еще за супом упомянула имя Марианины Бонавиа, словно бы догадалась, что я мало о ней знаю и это мне интересно. Мне даже не пришлось ее об этом просить. Просто она сама предпочла именно эту тему для беседы, в которой могла сообщить множество подробностей. Сия неизвестная мне женщина явилась с таким необходимым лекарством — можно было обсуждать чужие беды. В сущности, она и помогла мне узнать, что произошло с Марианиной. Дама настаивала, что это случай исключительный. Там, на этой грязной улице, которую можно назвать бульваром отбросов, драки начинаются на рассвете и прохожие могут видеть на тротуарах всех этих жалких типов, проживающих в Боуэри, которые жуют, сосут, пьют бог весть что, лишь бы это имело вкус спиртного. «Знаете ли, моя дорогая, они допьяна напиваются уксусом, эфиром, одеколоном». Но ведь все эти пьяницы чаще немцы и ирландцы, а вовсе не итальянцы.

Кто-то спросил:

— А сумасшедшие — это все шведы, не так ли?

— Хватит, хватит! — воскликнула миссис Мак-Маннокс, которую шокировали эти высказывания. — Сумасшедшие… Пьяницы… Психи… Наркоманы… А мы платим налоги, чтоб все эти подонки могли жить на свете. Только в Англии умеют пить, чтоб это не бросалось в глаза всем прохожим.

Властным тоном преуспевающей женщины миссис Мак-Маннокс переменила тему разговора.

— Вы пришли сюда, чтобы развлечься, — сказала она своей гостье, — а мы вот talking shop, говорим о малоприятном. Это постыдно. Лучше повеселиться. Бэбс, не поставишь ли пластинку? Что-нибудь новенькое, лучше классическое…

Она попробовала завести разговор об искусстве. И все же к концу вечера, хотя тут были и пластинки, и весьма плоские шутки, и просто скука, я узнала многое о трагической гибели прекрасной Марианины.

Дама, выделявшаяся своими драгоценностями, большим носом, громким голосом, — толстая дама, которую я встретила у тетушки Рози, — сообщила, что Марианина стала «алкоголичкой из праздности». Слово «алкоголичка» в ее устах прозвучало на самом верхнем регистре. Представив меня своей гостье, тетушка Рози заметила, что эта дама недавно излечилась от «сего яда» и этим обязана обществу «Анонимный алкоголик», в пользу которого она завещала свое солидное состояние. В Нью-Йорке не редкость такого рода обращенные, новая добродетель делает их активными, и они охотно сочиняют доклады, выступают с речами, заседают в комитетах… Обращенные в вегетарианство… Сторонники индусской философии… Выступающие за эмансипацию негров… Приверженцы реабилитации проституток… Я почти с религиозным интересом внимала этой стороннице чистой воды. Вот Наполеон, он пил коньяк, и потому… А Эррол Флинн, он также… Каждый по-своему был жертвой этого бедствия.

Однако история Марианины наиболее странная. Убили женщину в центре Боуэри, где бандиты сводили счеты с полицейскими. Ее нашли в старом, уже заброшенном складе. Газеты расписали это происшествие, создали вокруг него невообразимую шумиху. Что она там делала, эта женщина? Будто бы ее часто видели в этих местах, иной раз она там даже на ночь оставалась. Вполне обеспеченная. Муж — хозяин преуспевающего предприятия. Сначала он управлял одним итальянским рестораном, потом купил его. «У Альфио» на Малберри-стрит самые лучшие в Нью-Йорке спагетти и лангусты «фра Дьяволо». Невероятно вкусно! Дюжина столиков. Открыто днем и ночью!

— Пока Марианина работала, это была сама трезвость, — уточнила дама тоном, которым сообщают хорошую отметку.

Голос у нее был суховатый, весьма авторитетный.

— Ее сын, отличный молодой человек, собирался стать адвокатом. Был образцом трудолюбия, это тот самый Кармине Бонавиа, вы его знаете…

— Знаю, знаю, — прервала тетушка Рози. — Мы все его знаем. На мой взгляд, он совсем не столь прост. Опасный демагог. И сколько же ему было лет во время этого ужасного происшествия?

— Около двадцати.

Дама, видимо, обладала только что полученным «жизнеописанием», которое ей не терпелось изложить немедленно. Это было очевидно. Но тетушка Рози снова не дала ей договорить.

— Ну и что же? Мне кажется, что двадцать лет — это уже возраст взрослого мужчины.

Неисправимая тетка Рози, считающая, что именно она имеет право судить все и вся. Впрочем, тут было немало таких судей, вот все они и встрепенулись разом:

— Она даже не прятала бутылок. Ну и ну… Отсутствие достоинства по наследству. Нетерпимая избалованность. Вы меня не переубедите, не пытайтесь. Бывает наследственность, против которой не пойдешь.

Кармине… Флер Ли… День приема, когда я его увидела у Бэбс. Я вспомнила его возглас: «Опять начался кошмар!» — и его сочувствие, все это стало понятным. И еще эта странная фраза, которую я прочла в статье об этом человеке, — теперь ясен ее смысл: «После смерти матери он не захотел продолжать образование». Еще бы, а как он мог поступить иначе после такого скандала? Значит, он изучал юриспруденцию?