Читать интересную книгу Забыть Палермо - Эдмонда Шарль-Ру

Священник начал подряд осматривать одну витрину за другой, делая вид, что интересуется всеми этими залежавшимися товарами. Нет, он не ищет пижамы или кимоно, он хотел бы разыскать художника, да, именно китайца. В этих местах трудились самые разные ремесленники, имелись редчайшие мастера, обладавшие головокружительным ощущением легкости, хрупкости всего, что прозрачно, еле держится, они создавали предметы почти невесомые, существующие почти на честном слове, из тончайших шелковых нитей, из бумаги легкой, как птичье перо, да еще тонко сплиссированной; здесь были специалисты по веерам, фонарикам, невероятно сложным корзиночкам, маленьким чудесам из соломки, скрученным и сплетенным изящней, чем испанская вышивка; были позументщики, которые делали пуговицы в форме цветов, и старики, покрывавшие трости скульптурными изображениями, но художника никто здесь не знал. Может быть, найдется у похоронных дел мастера? Многие семьи хотят сохранить какое-либо воспоминание о покойном, что-нибудь памятное, например портрет. Спросите, попытайтесь. И священник позвонил у двери старого Лаи Хон-ина, у которого усопшие были сложены, как в морге, разделенные тусклыми ширмами и сшитыми из лоскутьев занавесками. Лан Хон-ин не знал, что посоветовать. Художник, художник! В Пекине он знал многих, но живы ли они еще? «Мне очень жаль, жаль…» — дрожал голос старого евнуха. Посетителю лучше обратиться к Вон Вен-сану, его конкуренту, тот помоложе да и богат. Весьма жаль, весьма жаль.

Перед домом Вон Вен-сана у кюре из церкви Преображения появилась надежда. Фасад был заново окрашен. Как, Вон Вен-сан тоже не знает ни одного художника? Кто же раскрасил ему дом, точно роскошную пагоду, чтобы утешить горе клиентов и дарить их взорам фоны, покрытые красным лаком, а слуху — нежную музыку, все как в настоящей киносъемке. А мертвым уготовано роскошное ложе, начиненное подкрашенным в розовый цвет, тонко напиленным льдом. Розовый, по словам Вон Вен-сана, — это такой цвет, в котором и умирать веселей. Ну что вы мне скажете? Нет, Вон Вен-сан не знает художника. В такого рода делах он просит помощи у своего соседа и земляка фотографа Веллингтона Ли. Четырнадцать долларов за черно-белый портрет, семьдесят пять — за цветной, и ни одной жалобы не было от родственников, что портрет не похож на покойного. Художника, где же вам найти художника? Может быть, Чун Ин подойдет, татуировщик? Кроме того, он также сдает на прокат одежду и берет почту до востребования. В этом квартале он один умеет орудовать кисточкой… В прошлом он был миниатюрист, это наверняка тот, кого разыскивает господин кюре. Думаете, он все позабыл? Почему же? Вряд ли. Чун Ин и понятия не имеет о всяких американских методах. Он не принадлежит к тем ничтожествам, что ухватились за электрическую татуировку. Это татуировщик серьезный. Он намечает мотив рисунка без всякой кальки, прямо по коже, бритвой, потом вводит иглой краску — шафран или китайскую тушь, все это он делает мастерски, уверенно и деликатно, с нужным наклоном. Это подлинный артист… Знает ли господин кюре, что в Бангкоке считается, что буква «S», вытатуированная между большим и указательным пальцами, имеет магическое действие, человек становится неуязвимым? А про ловцов жемчуга слышали? Они говорят, что их спасает татуировка. Но, может быть, уважаемый посетитель спешит? Его, конечно, ничуть не интересуют эти истории о татуировках. Ну что же, визит был очень приятным для Вон Вен-сана. Да, очень! Вон Вен-сан среди своих ширм красного лака, Вон Вен-сан, владелец похоронного бюро, приветливо распрощался с господином кюре из церкви Преображения, провожал его и кланялся, кланялся…

Для чего было зубрить латынь в течение пятнадцати лет в семинарии, что это ему дало? Для чего носить сутану с раннего возраста, и круглую шапочку, и маленькую пелерину, и ботинки с пряжкам и — чтобы осесть в подобном приходе? Стоило ли! Сколько времени зазря ушло на всю эту учебу в классе, где шумели сорок будущих кюре, от которых так удачно отделались родные, которым удалось их сюда пристроить. Питание и учение за счет церкви. Без всяких обязательств на будущее. Для тех, кто не хочет, тонзура не обязательна. Когда наступает двадцать — надо идти на военную службу, а после нее можно решить, что делать дальше, остаться или уйти из семинарии согласно призванию. Но кюре из церкви Преображения остался верен прошлому и сутане не изменил. Ради кого? Зачем? Чтобы выполнять любые прихоти господина Бонавиа? Бегать в поисках художника? Ишь как вознесся этот Кармине. Бог ты мой, ну и переменился же он!.. А какой это был прежде мальчик — нежный, сердечный, как все дети Сицилии. Как няни, мы ухаживали за этими крошками. Подтирали их, чистили им носы, тайком совали конфетки. Подумать только, что из нашего Кармине сделали такого американца. Художника ему найди! А где? Не так-то просто. Но ведь Чун Ин еще не сказал окончательно «нет», почему не уговорить этого татуировщика? Чего еще ждать? И заказ был отдан…

Много позже, это было уже тогда, когда Кармине принял решение выставить свою кандидатуру на выборах против Пата О’Брэди, Чун Ин выполнил заказ, и мадонну торжественно водрузили над одним из алтарей Преображения. Полотно вызвало скандал среди прихожан-ирландцев. Но все понимали, что у них предвзятое мнение. Их возмутило, что кандидатом на выборах был итальянец. Здесь это произошло впервые, и антипатию к Кармине перенесли на все его начинания. Ах, это его дар? К чертям и его и мадонну, раз он продал своего патрона! Зато китайцев Кармине покорил. Мадонну, похожую на идола, они сочли созданием отменного вкуса и толпами ходили восхищаться ею. Они тосковали по родине, и эта мадонна глубоко их волновала. Чун Ин представил деву на почти классическом троне, украшенном драгоценными камнями и яшмой, но он подогнул ей правую ногу под себя, в точности как у Будды. Это выглядело немного странно, в особенности по контрасту с весьма легкомысленными контурами левой ноги, подчеркнутыми плотно прилегающей голубой юбкой. Иисус поэтому располагал только одним ее коленом, сидя на котором силился сохранить равновесие. Младенец был изображен с длинной косой, желтой кожей, в курьезном платьице, расшитом солнцами. Он красиво вцепился маленькими ручками в бороду какого-то типа, похожего на бонзу, но с ликом морщинистым, как ладонь старого нищего. В самом крайнем случае он мог сойти за Иосифа. Но особенно трудно, было привыкнуть к третьему глазу, который каждый из этих персонажей носил прямо на лбу. «Это чтоб видеть вне времени и пространства», — объяснил Чун Ин, заимствовавший свои идеи без различия в буддистских и шиваистских источниках, только бы успешней завершить порученное ему дело.

Восхищаясь своей мадонной, китайцы с Мотт-стрит с признательностью поминали ее дарителя. Кармине Бонавиа мог полностью насладиться своей славой. Все шло так хорошо, как будто ореол, носимый девой, изображенной Чун Ином, сиял над головой нового кандидата от демократической партии.

Но Альфио был весьма встревожен и даже воздел руки к небу:

— Несчастный, в своем ли ты уме? Выдвигать свою кандидатуру против Драчуна!.. Да о чем же ты думал? А если провал, какие тебя ждут несчастья? Конец политической карьере, мое заведение будут бойкотировать, ресторан лопнет, ты и я останемся без работы. Крах! Все полетит к чертям! — Но все эти уговоры были тщетны. Кармине слушал его рассеянно, хотя он знал, что избиратели-итальянцы — это половина всех голосующих. — Слышишь? Все пойдет к чертям, ты не соберешь и половины голосов… Не думаешь ли, что все они проголосуют именно за тебя? Как же быть? Откуда ты наберешь свое большинство? Ясно, что ирландцы тебе не помогут. Твоя измена шефу заставила их поразмыслить. Ну? Безрассудный человек, что же делать? Где раздобыть большинство голосов, нужных тебе? Откуда ждать их, с неба, что ли? — Альфио и не думал, что сказано это метко. Кармине закатился от хохота.

— Все возможно… Разве узнаешь?

Альфио взглянул на сына с изумлением. Может, он слишком часто ходил в церковь последнее время или женщина могла так вскружить ему голову? Что с ним? У него наверняка есть любовные делишки, с такой-то наружностью. Да только ничего от него не добьешься. На этот счет он молчалив. И незачем ему, Альфио, так раздражаться, ведь Кармине даже не слушает.

— Тебя узнать нельзя, мой мальчик… Где-то далеко твои мысли.

Но мысли Кармине были всего в нескольких шагах от дома, там, на длинной китайской улице, улице вееров, ремесленников, корзинщиков, среди торговцев и моряков, которые пришли туда в поисках сувениров. Он уже знал, что именно отсюда, из этого хаоса, криков, споров о ценах он получит долгожданную поддержку.

Люди Пата О’Брэди могут вопить сколько угодно, и тем не менее китайцы поддержат Кармине Бонавиа, он это знал.

Так Кармине получил большинство, о котором Альфио так сильно беспокоился. Он стал лидером в округе за один день, ничего ужасного в это время не случилось, хотя и чувствовалось, что с минуты на минуту все может повернуться к худшему. Как скользящие тени, поднимались китайцы с Мотт-стрит, выходя из низких домов, из лавочек, украшенных цеховыми знаками и драконами. Они шли из узких улиц, полутемных проходов и молчаливо присоединялись к итальянцам, чтобы вместе с ними направиться к пункту голосования. Полицейские на перекрестках смотрели на них с пренебрежением и тайным беспокойством. Чувствовалось, уже ничто не остановит этих людей, двигающихся плотной массой. Шли люди двух разных рас, но было у них что-то общее, схожее. Одна и та же затаенная грусть, тот же взгляд в пустоту, в воздух, в молчание, тот же вкус к человеческому скопищу, тот же оливковый цвет кожи, темные волосы, темнее вороньего крыла и свойственное людям невысоким чувство неполноценности. Они собирались голосовать за общего кандидата, это было настолько ясным, что все обошлось без столкновений. Сторонники Пата О’Брэди шли к урнам, осознав, что проиграли, а полицейские могли вернуться в свои казармы всего в нескольких шагах от Боуэри, откуда они являлись сюда наводить тишину в нижних кварталах. Они находили, что все в порядке, так же как и Кармине, которому его победа казалась совершенно естественной.