Духовное тяготение к Анне так и осталось непонятным для Аркадия, а последующая дрянная весть, касающаяся подаренной земли, сделала нас врагами.
«Римма. Её семейная дипломатия, вот в чём кроется разгадка», — предположил, не находя иных причин, вспоминая минувшие дни…
…Когда я повёз Жанну в больницу, места себе не находил. Тревога была связана не с ней. Меня беспокоила история появления дарственной на недвижимость. Я нутром чувствовал, Жанна что-то утаила. Подозрение закралось в последний момент её истерики, и это мне предстояло выяснить.
Приехав в клинику, я надеялся, что врачи быстро приведут её в состояние душевного покоя, но этот процесс растянулся на два дня. Бросить Жанну одну, какой бы гарпией она ни была, до приезда её родителей, я просто не мог. Совесть не позволяла оставить бывшую в незнакомой больнице, да и диалог с медиками должен был вести кто-то объективный.
Почувствовав мою гуманность, в Жанне родилась надежда на возобновление наших «особенных отношений». Придуманные ею, они пришли к логической развязке без всякого нажима, чего ей очень не хотелось признавать. И хотя она видела, что путь к вторичному дублю отрезан, предпочитала не думать о «де факто» и моих человеческих желаниях. Возвращаться в Москву в полном смысле свободной она не собиралась — уж слишком пострадала бы от этого её эгоцентричная натура.
Приезда Климентьевых пришлось ждать сутки, таковы проблемы с билетами в сезон. Лишённый сотового телефона, по собственной оплошности — помогая второпях Жанне, забыл его в особняке — не мог связаться с Анной. Лишь изредка мне удавалось довольствоваться стационарным городским, но глухо. Она не отвечала на звонки.
Я считал минуты, ожидая, когда же, наконец, родители Климентьевой приедут. Появление в палате перепуганных матери и отца придали Жанне моральных сил, и кто знает, что дочь сгоряча им наговорила. Перед уходом меня атаковал сам Климентьев, когда пригласил выпить по чашечке кофе в фойе больницы.
— Как поживаешь, Макс? — в такой форме ресторатор выразил участие в проблеме дочери.
— Да так, по-разному.
— Хорошо, что ты позаботился о Жанне и не оставил её на попечение чужих людей. Хотел сказать тебе спасибо.
— Да не за что. — Я залпом выпил горький «эспрессо». Помощь Жанне оказана, общепринятый этикет соблюден — пора было выдвигаться по другим делам из больницы.
— Выходит, ты снова планируешь вернуться в Москву? — Поразительно фантазия у его чада работала.
— Пока нет. Возможно, не в этом году.
Климентьев повёл бровью и решил пошутить, что специально для меня организует фуршет в честь приезда. Он свободно завёл разговор о предстоящем сватовстве, беспечно полагая, что я, как тот Герасим, на все их обоюдные договорённости с Аркадием Борисовичем согласен. Заметив же мою холодность и безучастность к его разглагольствованиям, осторожно спросил:
— Тогда чем ты собираешься здесь заняться?
— Тогда чем ты собираешься здесь заняться?
— Новым делом. Отдам своё предпочтение лавандовому бизнесу, — ответил коротко, не посвящая его в подробности: а почему и на каком участке.
Климентьев многозначительно поднял брови. Спросить: «Ты планируешь жить в Сочи с Жанной?» он не успел. Через фойе к нам спешила его крайне взволнованная супруга. На этом дипломатия Климентьева закончилась.
— Как дочь, Катя?
Щепетильность родителей в подобной ситуации может быть оправдана. Только у Климентьевых она приобретала гипертрофированные черты.
— Уснула. Не могу смотреть на её подавленность, — вполголоса произнесла огорчённая мать. — Во всём случившемся только твоя вина, Макс, — предъявила претензию Екатерина, метнув на меня гневный взгляд. — Как ты мог довести нашу девочку до такого состояния?!
— Во всём виновата самонадеянность Жанны. Она никак не хочет понять, что всё давно закончилось. И вы поощряли её заблуждение, отправив дочь в «Лазурный Берег». Принять реальное положение вещей достойно она не смогла, — сдержано объяснил Климентьевым причину случившегося.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
— И что это значит?
— Желаемой свадьбы не будет. У меня нет никах чувств к вашей дочери. Надеюсь, что вы лучше меня донесёте до неё мысль, что мы не подходим друг другу. Одержимость одного — не повод создавать заведомо никчёмный союз.
— Но как же? А как быть Жанне, когда ты приедешь в Москву? Тебе-то наплевать, что её вся тусовка засмеёт! — Да мать похлеще дочери права качала.
— В Москве меня больше ничего не держит. Не думаю, что мы пересечёмся в ближайшие пять лет. Роль моей жены в качестве провинциальной крестьянки вряд ли бы пришлась Жанне по вкусу, — успокоил несостоявшуюся тёщу, отметив, что теряю время на пустую болтологию. — Извините, но мне пора ехать.
— Конечно, пора! Довёл Жанну до ручки и в кусты! Да ещё та женщина, наверное, в дом приходила! — подала верную идею Екатерина или точно была осведомлена об этом. Не следовала даже ни на йоту верить её дочери в тот вечер. — Олег, что делать будем?
— А вот, кстати… — как дипломат отец Жанны оказался не слишком силён и предпочёл переложить груз обдумывания на другие плечи.
Истерика жены не выбила его из колеи. Климентьев лишь повернул голову. Я проследил за его взглядом. На пороге фойе стоял наблюдатель — мой отец. Большой бизнесмен следил за нами, как болельщик ведущих игроков футбола. Он три раза хлопнул в ладони, иронично поздравляя победителя в моём лице.
— Мудак ты. Просрал идеальный шанс, — поздоровался папа.
— Такой же, как и ты, – вернул ему комплимент, выходя за пределы больницы, негласно напомнив, как он поступил в своё время с моей матерью. — Мне хотя бы хватает честности не жениться на женщине, с которой не собираюсь жить.
— А с Москвино́й собираешься? — Если бы он не подрезал меня, был бы не Аркадий. Наверняка родитель предоставил Жанне ключи от дома, чтобы нам с Анной подгадить. — Болван! Бизнес не терпит розовых соплей и зависимой любви, — поделился он формулой процветания. — Ромео хренов!
— Не в моём случае.
— Ты лишился моей последней благосклонности, отшив Климентьевых.
— Как-нибудь переживу. Зачем в Сочи приехал, Аркадий? — Настал момент поговорить нам на деловую тему.
— Земля покоя не даёт. И с Москвино́й, как назло, не связаться.
— Можешь забыть про землю. Анна тебе её не продаст. Новый владелец участка — я, — ровно цедил, наблюдая, как каменеет лицо Романовского, скрывая мутную тревогу. Она куда-то пропала, раз ей и другие не могли дозвониться?
— Сумел, значит, заполучить, — выплюнул он, что-то соображая. — Какие планы на участок у тебя?
— Оставить его себе.
— Подашься в фермеры? — не поверил Аркадий. — Не пойдёшь на сделку со мной, закрою тебе везде дорогу. Подумай над этим до понедельника.
— Попробуй, — дал окончательный ответ, на что Романовский-старший скупо кивнул. Он не прощал плевков в руку дающую, а я не собирался уступать ему после того, что он замутил за моей спиной.
Тёплый разговор с отцом стал последним — больше я его не видел. Рванул на ферму в надежде застать там Анну, (не верилось, что она исчезла), и обнаружил чудовищную картину. Помимо того, куда она делась, мучил вопрос: кто сотворил этот пожар?
Спросить, кроме соседей, проживающих в километре от фермы, было некого. Арендаторы выехали из пострадавших бунгало, от моего не осталось ничего. Ни документов, ни вещей Анны, ни собак… в хозяйском доме. Жизнь, ещё недавно бившая ключом, остановилась.
— Вы не знаете, что случилось на соседнем участке? — понимал, что на дворе ночь, но рискнул посетить других фермеров.
— Говорят, на стройке случился пожар и охватил поле Анны. У неё имущество пострадало, и кто-то из жильцов. К ним «скорая помощь» приезжала, — шарахнула подробностями соседка, от которых мой мозг пришёл в высшую стадию охреневания.