— Слушаюсь, ваше сиятельство! — сказал Федор, давным-давно считавший Адриана главой семьи.
Эрнодан отошел к стене. Он скромно держался поодаль и с любопытством рассматривал братьев де Вильнев.
— А как поживает этот бедняга, господин дю Роше? — спросила прибежавшая на шум Элиза. Старушка нисколько не боялась Флориса и продолжала питать добрые чувства к Жеодару.
— По всей вероятности, благоуханное дыхание богини Лу, наделенной тремя ушами из чистого золота, поддерживает Собирателя Пистолей! — с серьезным видом произнес китаец.
— Ах, Ли Кан, ты хочешь сказать, что Жеодару лучше! Какое счастье! — захлопала в ладоши Батистина и погладила черную косу китайца.
Эрнодану показалось, что он видит чудесные сны, настолько все происходящее было невероятно.
Батистина чуть повернула голову и, поглядывая на Флориса, заявила:
— Я очень рада, что Жеодару лучше! И я поеду его навестить и поцеловать денька через два-три. А пока, Элиза, пойдем! Поможешь мне уложить мои прекрасные новые платья.
Флорис решительно шагнул вперед. Адриан с беспокойством смотрел на младшего брата, он не мог угадать, что еще тому взбрело в голову.
— Кто заплатил за ваши новые платья, Батистина? — сухо спросил Флорис.
Девушка сделала вид, что не слышала вопроса, и начала подниматься по лестнице.
— Я задал вопрос, — властно загремел Флорис. — Кто заплатил за платья?
— О, господин Флорис! Это господин Жеодар! Что вы еще выдумали? Я ведь нашла для нашей малютки хорошую партию, пока вы слонялись по белу свету! Кто бы еще о ней позаботился? А он человек богатый и порядочный! Он за все заплатил, да еще как радовался! — вмешалась в разговор Элиза.
— Немедленно отправьте все обратно! — бросил Флорис в спину Батистине, не обращая внимания на упрек Элизы.
Остановившаяся на середине лестницы Батистина, резко обернулась.
— Мои платья! Обратно?! Ну это уж слишком! Никогда! Ни за что! — завопила она и затопала от злости ногами.
Эрнодан, испытывая страшную неловкость из-за того, что был вынужден наблюдать отвратительную семейную сцену, выскочил из гостиной и поспешил во двор.
— Видишь ли, дорогая, я думаю, Флорис прав, и было бы гораздо приличнее не оставлять у себя ничего… Мы купим тебе еще более прекрасные и дорогие туалеты, — промолвил Адриан примирительным тоном, стараясь успокоить сестру, хотя, сказать по правде, он не имел ни малейшего представления, где раздобыть довольно солидную сумму денег, которая потребуется для столь важного дела.
— А пока вы мне их будете покупать, что я буду делать? А? Хотелось бы мне знать, в чем я поеду представляться ко двору! Вероятно, совершенно голой! — с коротким смешком и вызывающе глядя на Флориса, заявила Батистина.
Флорис затрясся от ярости. Он готов был устроить наглой девчонке хорошую порку.
— О нет, Батистина! Иди и приготовься к путешествию! Мы оставим у тебя твои туалеты, по крайней мере до завтра! — сказал Адриан, утирая пот со лба. Да, он тысячу раз предпочел бы оказаться на поле битвы, чем быть между двух огней, да еще таких обжигающих, как Флорис к Батистина.
Через час карета, запряженная тройкой лошадей из королевских конюшен, легко катилась по дороге. Напоенный запахом цветущих деревьев воздух делал этот вечер еще более приятным.
Батистина заняла место в карете возле Адриана. Эрнодан и его рейтары скакали рядом. Эрнодан держался поближе к дверце и постоянно обменивался с девушкой улыбками, ласковыми словечками и прочими любезностями.
— Ах, мой капитан! Кончал бы ты строить глазки этой красотке! А то окажешься с куском железа в груди! — брюзжал Лафортюн, с тревогой поглядывая на Флориса, ехавшего по другую сторону кареты вместе с Федором и Ли Каном.
Грегуар и Элиза остались в замке. Жоржа-Альбера не взяли, опасаясь, что он выкинет что-нибудь неожиданное и неприличное. Он был этим ужасно обижен и улегся в постель со славной бутылочкой розового анжуйского вина в качестве утешения.
Было решено, что в Версале Адриан найдет женщину, которая поможет Батистине одеться.
— Дорогая сестренка, я так рад возможности поговорить с тобой наедине. Ты видишь, Флорис решил не досаждать тебе своим присутствием. Ответь мне честно, что ты чувствуешь к Флорису?
Батистина повернула голову и посмотрела на молодого человека, который нахлестывал коня. Если на дороге впереди оказывалась яма, он ловко направлял скакуна и заставлял его сделать красивый прыжок. Человек и конь словно составляли единое целое. Со своими выбившимися из-под треуголки черными кудрями он являл собой воплощение соблазнителя. Его красота, его элегантность были тем более заметны, когда он занимался своим любимым делом: бросал коня в галоп, дрался на дуэли на шпагах и на кулаках, Флорис был самим собой, когда впереди маячила опасность. Он не был предназначен для обычной спокойной жизни.
Флорис повернул голову, ощутив на себе взгляд Батистины. Легкая улыбка появилась у него на губах. Взор его неожиданно стал мягким и нежным. Он снял свою треуголку, чтобы приветствовать ту, что считалась когда-то его сестрой и в которой он теперь видел только невесту. Жест Флориса был искренен. Он хотел примирения. И, после зрелого размышления, был готов сделать первый шаг.
Батистина отвернулась и взглянула на Адриана.
— Ну, дорогая сестренка, открой мне твое сердце… Что же ты чувствуешь к Флорису? — настаивал старший брат.
— Отвращение! — сухо уронила Батистина, обмахиваясь веером.
— Отвращение! — повторил Адриан. Он был в ужасе.
14
— Пора, сир, — сказал Лебель, осторожно раздвигая полог кровати.
Людовик приподнялся на локте и дал знак лакею, дескать, все понял и следует за ним. Он посмотрел на Жанну-Антуанетту, мирно спавшую (или делавшую вид, что спит) рядом с ним. Его охватило странное и противоречивое чувство. Эта женщина ему нравилась. Ее очаровательная дерзкая выходка, когда она приказала отвезти ее к королю вместо подруги, не вызвала у Людовика раздражения, а наоборот, развеселила его. Он был страшно разочарован тем, что Батистина не приехала, и воспринял появление Жанны-Антуанетты почти с радостью. Однако теперь он колебался и не знал, как поступать дальше. Продолжать ли принимать ее в будущем? Король чувствовал, что под маской показной мягкости и нежности скрывается натура сильная и властная, и очень боялся этого. Казалось, эта женщина, хрупкая, как статуэтка из саксонского фарфора, на самом деле отлита из железа, а о себе Людовик знал, что он человек довольно слабый и безвольный.