вошел в наш вагон, разыгралась довольно забавная маленькая сцена. Этот субъект не знал ни слова по-французски, равно как я ни слова по-немецки. Однако я понял традиционную фразу:
— Haben sie nichts zu declariren? (He имеете ли чего-нибудь объявить?)
Я сделал головой отрицательный знак, однако добросовестный чиновник, по всей вероятности желая исполнить свой долг до конца, заметил маленький чемодан Геслера из отеля Калье, который я положил на верхнюю полку, и сказал:
— Mashen Sie mir das auf, bitte… (Потрудитесь открыть вот это.)
На этот раз я не понял и не хотел понять. Мне было неприятно открывать этот старый чемодан, заключавший в себе довольно сомнительной чистоты вещи. В конце концов меня, пожалуй, задержали бы как простого контрабандиста, если бы один очень любезный офицер, находившийся в вагоне, предупредил меня по-французски, что я обязан повиноваться. Тогда, к изумлению моих элегантных спутников 1-го класса, я открыл чемодан Геслера и вынул его грязное белье!
Чрезвычайная любезность, с которой меня принял господин фон Кениг, Polizei President, то есть начальник полиции в Кёльне, очень скоро утешила меня и заставила забыть маленькое столкновение с таможенным чиновником.
С вокзала железной дороги я отправился прямо на квартиру французского консула господина Бранда, которого, впрочем, не застал. Но его зять, господин Гельмерс, тотчас же предложил мне свои услуги и повез меня к префекту полиции.
Господин фон Кениг поднял на ноги всех своих агентов.
После пятиминутного разговора я понял, что арест Геслера для немецкой полиции является вопросом чести или самолюбия, единственно потому, что казалось доказанным, что Геслер принимал участие в преступлении на улице Монтень и был сообщником Пранцини. Само собой разумеется, я воздержался высказывать, что считаю Пранцини единственным виновником, так как тогда никто не пожелал бы заниматься «бесцельными розысками».
Я презентовал кёльнскому префекту полиции сенсационные фотографии убитых женщин и портрет Пранцини, чем, кажется, доставил ему большое удовольствие. Он немедленно отдал приказ своим агентам навести справки во всех отелях, не жил ли там когда-нибудь Геслер. Затем он познакомил меня с господином Блюмом, комиссаром полиции, который прекрасно говорил по-французски и вызвался отправиться со мной по всем главным табачным магазинам в городе.
В Кёльн я приехал единственно потому, что нашел в чемодане Геслера несколько бумажных пакетов из-под табака с адресами различных кёльнских магазинов.
Человек, имевший в своем чемодане пять или шесть таких оберток с адресами кёльнских табачных магазинов, по всей вероятности, пробыл в этом городе более или менее продолжительное время.
И вот, я принялся странствовать из магазина в магазин, повсюду описывая приметы Геслера, которые господин Блюм переводил на немецкий язык всем белокурым немочкам, торгующим в табачных лавках.
В большинстве случаев я получал уклончивые ответы. Продавщицам каждый день приходится видеть столько покупателей, что всех их запомнить очень трудно… Однако у Камиля Рубе, на Хоештрассе, 102, одна очень смышленая маленькая брюнеточка сказала мне, что хорошо знает моего Геслера, только, к сожалению, он уже недель пять не заходил к ней. Это был бедняк в сильно поношенном платье. В последний раз он сказал ей с печальной улыбкой:
— Сегодня я прокурю последний мой пфенниг!
Конечно, я узнал немного, но все-таки кое-что, а спустя несколько минут совсем просиял, когда, возвратясь в полицейскую префектуру, услышал от фон Кенига:
— Ну, мы разыскали вашего Геслера!
Действительно, его агенты узнали, что один субъект, назвавшийся этим именем, проживал в Европейской гостинице с 29 января по 2 февраля. Я тотчас же отправился в эту гостиницу и узнал, что некий Геслер, лет тридцати на вид, с темно-каштановыми усами и вполне соответствующий приметам Геслера из отеля Калье, пробыл здесь несколько дней и уехал, не уплатив по счету 24 марки 55 пфеннигов. Кроме того, я узнал одну подробность, имевшую для меня большое значение. Геслер из Европейской гостиницы — так же, как и мой Геслер, — постоянно казался озабоченным и мрачным. Я уже мечтал, что мне улыбнется неслыханное счастье поймать мою дичь почти в начале охоты.
Вскоре явился еще один агент, сообщивший новые подробности о Геслере. Этот странный человек положительно имел манию исчезать из гостиниц не расплатившись по счетам. Сыщики напали на его след еще в отеле «Тиль», где он также оставил по себе воспоминание в виде неоплаченного счета в 41 марку 90 пфеннигов и свой чемодан.
Я набросился на этот чемодан с понятным нетерпением, но меня ожидало глубокое разочарование. В этом чемодане также было белье, но, увы, совсем не с такими метками, которые я ожидал увидеть. Мираж окончательно рассеялся, когда хозяин гостинцы показал мне адрес сбежавшего жильца, который уехал в Баварию к своему отцу. Письмо этого последнего вполне убеждало, что Геслер не мог быть в Париже 16 марта.
В довершение всего этого в чемодане из отеля «Тиль» была найдена фотографическая карточка беглеца. Этот Геслер не имел ни усов, ни бороды и носил монокль. Итак, я напал на ложный след.
На следующий день я наскоро написал господину Тайлору:
«Я на дороге между Кёльном и Берлином. Еду на курьерском поезде и с большим трудом, вследствие тряски, пишу эти строки. Посылаю вам фотографическую карточку Геслера, который, как и наш Геслер из отеля Калье, имел привычку не платить в гостиницах. Но я уверен, что это не тот человек, который нам нужен. Я всегда утверждал, что наш Геслер из отеля Калье, по всей вероятности, не вернулся в Германию. Единственное, на что я могу надеяться, — это найти следы его пребывания и, может быть, установить его личность. Во всяком случае, это очень трудная миссия».
Должно быть, я был сильно огорчен, если написал такое письмо. Однако мое упрямство скоро взяло верх над унынием, и я приехал в Берлин с твердой решимостью обыскать хоть всю Германию, но найти человека, купившего чемодан и пристежные воротнички, которые я повсюду таскал с собой.
Господин Тайлор относился довольно скептически к моему предприятию. Он каждый день писал мне, сообщая новые подробности о деле Пранцини. В отеле «Континенталь», где, как я сообщал ему, я рассчитывал остановиться, меня ожидало первое его письмо.
Известия, которые он мне сообщал о Пранцини, были подавляющего для него свойства. Он был узнан ножовщиком, который продал ему нож.
Он был узнан не только приказчиком, но и хозяйкой магазина. Сомневаться в правдивости их показаний было немыслимо, однако Пранцини упорно продолжал отрицать.
Наконец, Пранцини повели на улицу Монтень в 10 часов вечера, где он оставался до 2 часов ночи. Обстановка, в которой совершено преступление, не произвела на него никакого