собой разумеется, что господин Гюльо передал Гоберу, эксперту французского государственного банка, два письма: одно — адресованное господину П., а другое — найденное в шифоньерке Марии Реньо, а также манжеты с надписью «Гастон Геслер», но эксперт не мог признать, что письма и надписи написаны одной и той же рукой.
Гобер высказался так: «Пранцини первостепенный каллиграф. Он может варьировать свой почерк до бесконечности, но я не решаюсь утверждать, что письма и надписи написаны им».
Виновность Пранцини не подлежала сомнению, в душе мы были твердо убеждены, что он один убийца, но с той минуты, как в гостинице Калье был найден след Геслера, его нужно было разыскать. «Раз заяц поднят, его нужно затравить» — так говорится в старинной народной поговорке.
Вместе с тем мы ясно видели, что необъяснимое исчезновение Геслера из отеля Калье будет опасным оружием в руках защитника Пранцини. Было решено во что бы то ни стало разыскать человека, исчезнувшего в день преступления.
— Не хотите ли взять на себя это трудное и неблагодарное поручение? — сказал мне господин Тайлор.
В то время у меня еще было много самоуверенности и отваги молодости. Я без колебания ответил «да».
В тот вечер господин Тайлор прислал мне маленькую записочку, написанную карандашом и сохранившуюся до сих пор в моих старых бумагах. Вот ее содержание:
«Мой милейший друг!
Приготовьтесь как можно скорее отправиться в Нанси, Кёльн, Вену и пр. Если возможно, выезжайте завтра утром. Маршрут и все распоряжения предоставляю на ваше усмотрение.
Преданный Тайлор».
Глава 5
Погоня за человеком
На следующий день брюссельские газеты принесли романтический рассказ одной американской дамы, некоей госпожи Мак-Дональд. Вот резюме того, что эта дама, покинувшая Париж накануне преступления, рассказала бельгийским журналистам:
«Я сопровождала одну американку в Антверпене. Моя приятельница уехала в Америку, а я осталась на несколько дней в Антверпене.
С Геслером я повстречалась на площади Верте. Он подошел ко мне и спросил, не знаю ли я, где находится бюро компании Red Star Line.
Заметив, что я с трудом объясняюсь по-французски, мой собеседник заговорил со мной по-немецки. Таким образом я догадалась, что со мной беседует не кто иной, как Геслер.
В кафе, куда мы зашли закусить, я за ним наблюдала и заметила, что волосы его выкрашены. Он казался встревоженным и взволнованным. К пиву местного производства он даже не прикоснулся, зато осушил целый графин воды.
Он попросил меня перевязать ему на руке рану, от которой он, по-видимому, сильно страдал. Он мне рассказал, что дезертировал из Франции и был ранен в ожесточенной борьбе со своим начальством. Рана имела вид глубокого пореза. Я ее перевязала.
Незнакомец дал мне носовой платок, чтобы отереть на руках кровь. Тем временем он рассказывал мне о своих путешествиях по всему свету. Затем он со мной распрощался.
Платок остался у меня, и я только потом заметила, что он помечен инициалами,G. G.“».
Эта женщина, по настоянию журналистов, отправилась заявить полиции о случившемся. Она была принята комиссаром на улице Фрер-Орбан, которому передала платок с меткой «G. G.» и прибавила еще весьма важное показание, именно, что антверпенский незнакомец предлагал ей в подарок ценные вещи.
Тогда было решено, что мое путешествие начнется с Брюсселя, а не с Нанси, и в 6 часов 30 минут вечера я выехал с курьерским поездом.
Приехав в полночь в Брюссель и остановившись в гостинице «Манжель», я говорил себе, что если трудно найти булавку в стоге сена, то еще труднее разыскать в Европе человека, не имея других указаний, кроме имени, по всей вероятности вымышленного, старого чемодана с несколькими парами потертых насквозь носков и старых рубашек. Я припоминал известную задачу: «по данным длины парохода и высоты мачты определить возраст капитана». Моя загадка, которую мне предстояло разрешить, была нисколько не проще!
Когда я поставил привезенный с собой чемодан Геслера на стол в моей комнате, у меня невольно мелькнула мысль, что ежедневно на рынках всего света такие чемоданы продаются сотнями. Что же касается рубашек с пристяжными воротниками, то я отлично понимал все безумие надежды найти по ним их обладателя. Правда, был медальон с маленькой фотографической карточкой женщины, причесанной по моде 1830 года. Но мог ли я надеяться встретить эту женщину? Даже если каким-нибудь чудом я встречу ее на улице, то узнаю ли? Наконец, как знать, жива ли она…
Тем не менее, если я надеялся на что-либо, так это на случай, так как случай — лучший сотрудник полиции. Он один способствует поистине удивительным открытиям.
Кроме того, я имел еще ту благодатную уверенность в успехе, которая обеспечивает победу.
На следующее утро мне суждено было испытать первое разочарование.
Явившись в комиссариат на улице Фрер-Орбан, я узнал, что моя американка, госпожа Мак-Дональд, исчезла, по всей вероятности выведенная из терпения назойливостью журналистов, и второпях забыла даже рассчитаться по счету в гостинице… Но она оставила у комиссара знаменитый платок, данный ей незнакомцем. Этот платок нисколько не походил на платки, найденные в чемодане Геслера в гостинице Калье. Наконец, даже метка на нем была совсем иная.
Действительно, мне достаточно было внимательно рассмотреть платок, чтобы заметить, что он помечен инициалами «С. С.» а не «G. G.».
Итак, я приехал в Брюссель только для того, чтобы сделать это открытие. Ошибка возникла просто потому, что платок, предъявленный госпожой Мак-Дональд, был помечен готическими буквами.
По всей вероятности, чтобы меня утешить, один бельгийский журналист сообщил мне, что лет семь тому назад некий Геслер подозревался в убийстве служанки близ ворот Халле. Его арестовали, но потом выпустили на свободу.
На следующий день я мог допросить этого человека в кабинете господина Росселя, комиссара центрального округа.
С первых же минут этот злополучный однофамилец Геслера убедил нас, что он не то лицо, которое я разыскивал, так как в продолжение нескольких месяцев он не выезжал из Брюсселя. Все соседи по кварталу могли подтвердить его алиби.
Сильно раздосадованный, я отряхнул прах от ног своих в столице Бельгии, где, кстати сказать, меня очень радушно приняли, и в тот же день выехал в Кёльн.
На немецкой границе я испытал неприятное чувство, увидев впервые после войны остроконечные каски. Впрочем, с течением времени мой былой шовинизм значительно поохладел, и я знал, что для успешного приведения моей миссии к концу я должен прибегнуть к благосклонному содействию немецкой полиции. Вот таким-то образом сама жизнь научает иногда благоразумию и дает самые вразумительные уроки.
Когда таможенный чиновник