Читать интересную книгу Мартовские колокола - Борис Батыршин

Потерпев в очередной раз неудачу в попытке в лоб взять загадку металлических пластин, Евсеин решил сменить подход. Пока Олег Иванович продолжал скрупулёзно копаться в переводе маалюльского манускрипта, Евсеин решил повнимательнее исследовать сами пластины — оригиналы, с которых были скопированы древние тексты. На мысль эту его навел, не замеченный раньше факт: ни один из фрагментов текста, переведённого с пластин египтянином, им пока не удалось обнаружить на пластинах — точнее, на их копиях, полученных от Бурхардта. Поначалу, исследователей это не волновало; нет и нет, в конце концов, пластин несколько сотен, и, чтобы перевести цепочки их символов в коптское наречие — как сделал это в далёком семнадцатом веке египетский учёный, — потребуется уйма времени. Но постепенно Олег Иванович находил ключевые сочетания символов — а найдя, запускал их в поисковую программу, в которую уже были введены сканы всех полученных от Бурхардта копий. Результат огорошил — совпадений не находилось. Однако, Семёнов отнёс эту неудачу на счёт несовершенства программы распознавания и продолжал работать.

Есвеин же терялся в догадках. Перевод манускрипта, полученного от монахинь был закончен — и он тоже вверг исследователей в недоумение. Получалось, что доценту необычайно повезло — сведения, касающиеся создания портала содержались только на трёх страницах древнего документа — как раз тех самых, которые ему и удалось воспроизвести после недолгого визита в монастырь. Остальной текст содержал длиннейшие описания процессов поисков, в результате которых египтянин завладел загадочными пластинами. То и дело в тексте встречались какие–то фрагменты, никак не стыкующиеся ни между собой, ни с окружающим текстом — их назначение оставалось пока непонятным. Семёнов сгоряча предположил, что это какие–то религиозные, ритуальные вставки, сделанные в процессе работы самим переводчиком. Евсеин не поленился и проверил — сначала исходя из того, что переводчик принадлежал к коптской церкви, а потом — из того, что он был мусульманином. И — ничего. Никакого отношения ни к одной из ближневосточных религий вставки, очевидно, не имели.

Тогда Евсеин принялся припоминать свой визит в монастырь. Так, до сих пор они исходили из того, что ему тогда просто повезло — и он совершенно случайно выбрал чуть ли не единственный фрагмент документа, содержащий конкретные указания, а не загадочные ребусы. Или, возможно, дело было в том, что эти страницы лежали в «саркофаге» сверху — и у него было больше времени на то, чтобы изучить их.

Был и еще один заслуживающий внимания факт. Фрагмент, в котором говорилось о создании порталов, (кроме того в тексте упоминалось и о хитром устройстве из проволок и бусинок, позволяющем искать уже созданные проходы между мирами) был как бы цельным — то есть представлял из себя отдельный текст, никак не связанный с дальнейшим повествованием. Возможно, именно поэтому ему и удалось сконцентрироваться на его содержании? Евсеин неплохо знал коптский язык, и только это и позволило ему вот так, с ходу, запомнить содержимое первых трёх листов документа. Да, припомнил он, так и было: он разложил перед собой эти листы, наскоро проглядел их, взялся за четвертый — и обнаружил, что это совершенно отдельный кусок повествования. А потому — сосредоточил внимание на предыдущих трех. Значит, всё же повезло? Нет, было еще что–то…

Подсказка нашлась в фотокопиях листов манускрипта, сделанных Иваном. Тогда, в крипте, Евсеин, захваченный, как позже и Бордхардт, загадочным текстом, не обратил внимания на очевидный факт — первые три листа были написаны совсем в другой манере, да и на совсем другом пергаменте, нежели остальной текст! Конечно, фотографии не могли дать полного представления, полезно было бы снова подержать манускрипт в руках — но и их оказалось довольно, чтобы убедиться: да, первые три листа были написаны другим человеком, и, почти наверняка, другое время, нежели остальной текст.

Итальянец из Вероны? Монахини, рассказывая Семёнову о его визите, не упоминали, что гость оставлял какие–то записи. Но это ещё ничего не значит — известно, что казнённый в Александрии веронец сумел довольно глубоко проникнуть в суть документа. Мог он оставить часть своих записей в Маалюле? Почему бы и нет; а монахини, за давностью лет, забыли об этом, а то и просто не придали значения…

Но тогда получалось, что монахини, в нарушение своих собственных правил, позволили итальянцу не просто просмотреть манускрипт, а еще и поработать с ним? Да так основательно, что гость сумел продраться через ребусы, о которые они с Семёновым бились сейчас, как о каменную стену — и докопаться до сути? Выходит, так. В таком случае — что же содержится в остальной части манускрипта?

Всё дело в этих самых вставках, решил Евсеин. Они содержат некие указания, а какие — пока неясно. Так может, они не там ищут?

Так, еще раз… что было у итальянца для исследований? Правильно, сам манускрипт, то же самое, что есть и у них сейчас. А что было у Бурхардта? Пластины. А вот манускрипта (и, главное, содержащихся в нем переводов фрагментов металлических листов) у него не было — потому и окончились неудачей все попытки проникнуть в тайну «картотеки» на гибких металлических листах.

Но ведь и у итальянца не было этих пластин! Ну, неоткуда им было взяться — в это время они уже больше века, как хранились в Александрии! А если нет? Мог старик–египтянин оставить несколько пластин в Маалюле — тем более, что, как не раз упоминал Бурхардт, часть пластин дублирована? Очень даже мог.

С этого момента дело пошло легче. Оставив переводы, Евсеин принялся сопоставлять те самые загадочные «вставки» в манускрпите с фотокопиями пластин — и довольно быстро выяснил, что оказался прав. Вставки указывали на некую последовательность именно металлических «носителей» — грубо говоря, на порядок, в котором следовало расположить металлические листы. У исследователей имелось, к счастью, около четверти пластин — из числа дублированных, разумеется. Всего, за вычетом повторов, это составляло чуть больше половины картотеки.

Последовательность удалось составить сразу же — спасибо программе–распознавалке, отлаженной–таки Олегом Ивановичем. Вникнув в предложение Евсеина, он тоже оставил мучения с переводами, и теперь исследователи сутками просиживали, перекладывая металлические листы. Но увы — тексты на пластинах, подобранных в соответствии с указаниями манускрипта, никак не стыковались между собой. И тогда Евсеин, отчаявшись разгадать эту шараду, взялся за изучение пластин — то есть, как выразился потом Олег Иванович, пошёл по стопам Шлимана, а не Шампольона. И, осматривая в сотый раз пластины, он нащупал подушечками пальцев какие–то крошечные неровности на их острых, как лезвие, кромках…

Молодость Вильгельма Евграфовича прошла довольно бурно. И, среди прочих безумств, которым ему приходилось предаваться в студенческие годы была страсть к карточной игре — к счастью, кратковременная, иначе студент Московского Университета по кафедре античных древностей Виля Евсеин непременно был бы потерян для науки.

В числе прочих полезных навыков, приобретённых на ниве игорного дела, стала весьма развитая чувствительность подушечек пальцев — один их его тогдашних знакомых научил будущего доцента кое–каким трюкам пароходных шулеров, которые ухитрялись ногтем делать насечки на кромках карт, и после нескольких сдач знали уже всю колоду. Вот и сейчас — привычно чувствительные кончики пальцев послали доценту слабый сигнал — обратить внимание на крошечные неровности на кромках таинственных «карточек».

Вильгельм Евграфович на радостях изрезал себе все пальцы — всё–таки, кромки карточек мало уступали по остроте ножу. Однако же, после пяти с половиной часов мытарств, шестнадцать карточек, перемазанных (как и руки самого доцента) кровью и йодом, были выложены в аккуратный квадрат. Сторонами карточки соприкасались с теми, на которых прощупывался точно такой же узор неровностей. Уже когда было пристроены на свои места около половины карточек «ключевой последовательности», начались изменения. Для начала, металл пластин сильно похолодел — и с каждой уложенной на своё место карточкой, холодел все больше; когда была уложена четырнадцатая, пластины начали на глазах покрываться инеем. Во вторых они как бы «срастались» краями — сперва едва заметно, потом — уже вполне ощутимо, так, что для того, чтобы оторвать одну от другой приходилось прикладывать уже недюжинные усилия.

Два раза подбор последовательности (вернее назвать ее своего рода паззлом) прерывался буквально на последних шагах — недостающих карточек не оказывалось в той пачке, что удалось привезти из Александрии. Тогда исследователи разбирали паззл, тщательно помечали входившие в него пластины и упаковывали отдельно — для того, чтобы завершить головоломку, придётся снова ехать в Египет. Но — Бог, как говорится, троицу любит — когда для завершения третьей попытки оставалось найти всего одну пластину, руки исследователей уже ощутимо тряслись. Квадрат, «слипшиеся» фрагменты которого на глазах зарастали инеем, белел на столе, и Евсеин, повторяя про себя «спокойствие, только спокойствие» — присловье, заимствованное им у Олега Ивановича, — одну за другой ощупывал края неиспользованных еще карточек.