В итоге поблагодарила полковника за скорую психологическую помощь: от нервного напряжения удалось избавиться без медикаментов. А то ведь Ирка уже выставила на стол свой пузырек с валериановыми каплями.
Но на этой радостной ноте очередной беспокойный день не закончился. После Лазарчука позвонила тетушка.
– Добрый вечер, Леночка, я не слишком поздно, вы еще не легли? – спросила она озабоченной скороговоркой.
А я, если бы и легла, от одного ее тона подскочила бы.
– Мы не спим! А что случилось?!
– Ах, боже мой, не волнуйся, ничего такого…
– Ничего плохого?
– Да просто старческая блажь. Дело в том, что Марфинька, такая заботливая, решила непременно вывести меня завтра на прогулку и с этой целью раздобыла инвалидное кресло. – Тетя смущенно хохотнула. – Винтажное, представляешь? Целый трон на колесах.
– С Блошки? – Я тоже захихикала.
– Нет, на этот раз с «Авито», оказывается, там тоже бывают интересные вещи с историей. – Оседлав любимого конька, тетушка оживилась. – Надо будет и мне начать осваивать этот рынок. Даже стыдно, что Марфинька меня опередила, все-таки из нас двоих технарь – я, должна скорее поспевать за прогрессом…
– Поспеете, – утешила ее я.
– Да, но это не к спеху. Вернемся к креслу. Оно, конечно, величественное, в нем будто еще Рузвельт катался, но есть проблема: коляска довольно тяжелая и неповоротливая. – Тетя вздохнула. – Боюсь, Марфинька переоценивает свои силы, полагая, что сможет меня в ней катить. Мы застрянем на первом же поребрике или, не приведи боже, между трамвайными путями! А отказаться от прогулки нет никакой возможности, Марфинька ее придумала, организовала и так предвкушает – сочинила нам образы в духе Великой депрессии, уже и наряды подобрала… Представь, если нас, таких красивых, трамвай задавит!
– А Светочка вам на что? С ней и трамвай не страшен, он первый сдаст назад. – Я приняла предложенный тетей шутливый тон.
– Да, Светочка спасла бы ситуацию, но у нее на завтра в планах холодец, она с утра поставит вариться свиные голяшки и должна неотлучно быть дома, чтобы приглядывать за кастрюлей на огне. – Голос тетушки сделался виноватым. – Вот и получается, что я вынуждена снова просить тебя…
– Да пустяки, потолкаю я ваше кресло, – успокоила я ее. – Только наряд в стиле «Великий Гэтсби» мне не подбирайте, я терпеть не могу все эти бусины, стразы и пайетки.
– То ли дело – бриллианты, – тихо съехидничала Ирка, беззастенчиво подслушивающая мой разговор с родственницей.
– Ты что, «Гэтсби» – это двадцатые годы, а Великая депрессия – уже тридцатые, и стилистика совершенно иная: там – блеск и легкость, тут – строгость и маскулинность. – Тетушка не упустила возможность меня просветить. – Наденешь брючный костюмчик – и впишешься идеально.
– Впишусь, – согласилась я. – На какое время запланирована костюмированная прогулка?
– С утра, сразу после завтрака, то есть по нашему с Марфинькой лазаретному расписанию – в девять. Тебе не слишком рано?
– Нормально. Договорились, я буду вовремя.
– Мы будем! – поправила меня Ирка и, энергично побив подушку, завалилась на нее боком, как тюлень. – Давай скорее спать, раз у нас завтра ранний подъем.
Я поставила будильник в смартфоне на семь тридцать, но подорваться по тревоге пришлось еще до рассвета.
Во мраке ночи за окном что-то грохнуло, вслед за шумом и звоном послышались завывания и причитания.
– Что? Кто? Кого убили?! – Ирка, чье ложе было ближе к окну, высунулась в него первой.
Я потеснила ее в проеме, и мы отважно уставились в ночь. Со стороны наверняка смотрелись бы как Маркс и Энгельс на известном барельефе, только Ленина не хватало.
Третьим стал Кружкин – это он полуматерно причитал, опасно свесившись из своего окна этажом выше.
В руке у соседа был то ли фонарик, то ли включенный мобильник, лучом которого Василий нервно расчерчивал крышу. Выглядело это как работа прожекторов, обшаривающих темноту во время авианалета, и с завываниями Кружкина, успешно имитирующего сирену, сочеталось пугающе гармонично.
– Нас что, бомбят?! – перекрикивая соседа, спросила Ирка, показав, что я не ошиблась с образным рядом.
Я сбегала к лестнице, стукнула по выключателю, и свет люстры под потолком рассеял забортную тьму. Стало видно, что на крыше за окном растекается лужа, пузырящаяся и, кажется, шипящая – звуки по-прежнему заглушал Василий.
– Больше на химическую атаку похоже, – боязливо отметила я.
В этот момент снизу, кажется из пристройки, донесся сердитый голос:
– Господа соседи, по какому поводу бесчинство?!
– Все-таки Питер – культурный город, у нас бы по-другому сформулировали, – восхитилась Ирка. – Орали бы: «Вы охренели так шуметь, вашу мать!»
– Кто там шумит, вы охренели?! – эхом донеслось со двора. – Все испохабили, поганцы, даже сон ночной!
– О, а это дед-гранатометчик, – безошибочно определила Ирка и порадовалась, что узнала. – Не он ли что-то зашвырнул нам на крышу?
– Нет, это у Кружкина из заоконного хранилища опять бутылка упала, – сделала я вывод по обрывочным осмысленным словам Василия.
– Баллон! – услышав меня, со стоном выдал он. – Трехлитровый! С квасом разливным!
– На безалкогольные переходите? Новую жизнь начинаете? – одобрительно съехидничала Ирка.
– Да типун тебе, дева, какая безалкогольная жизнь?! А вдохновение откуда черпать? Яркие образы где икать, тьфу, искать? Нарзан пить? Так он ныне дороже, чем пиво, но при этом напрочь лишен экспрессии и невкусен, пыхнет колючими пузырьками в нос – и все, жалкая симуляция восторга!
Культурный питерский двор замер, внимая драматическому монологу художника.
– А квас-то пошто