Часто за ужином отец с сыном вели долгие беседы о том, как лучше развивать фермерское хозяйство. Люк занялся пчеловодством, увеличил количество ульев на пасеке и даже убедил Лизетту, что ей стоит заняться продажей лавандового меда.
– Он станет нашим новым золотом, – шутил Люк.
– И мы назовем его «Золото Дженни», – заявила дочь.
Гарри предложил на пробу засадить одно поле белой лавандой, и как раз подошла пора ее сбора. «Интересно, превзойдет ли сын отца», – подумала Лизетта с улыбкой и вспомнила их недавний разговор.
– Пап, а как мы назовем новый сорт лаванды? – спросил Гарри.
– У тебя есть предложения? – поинтересовался Люк.
– Пусть будет «Лизетта», – ответил мальчик, смущенно улыбаясь матери.
– Новый сорт лаванды? – уточнила Лизетта.
– Да, я ждал полнолуния, покажу тебе сегодня, – пообещал Люк и хитро подмигнул жене.
Вечером, когда дети уснули, Люк взял фонарь и пришел на кухню, где Лизетта латала разорванные штаны Гарри.
– Что случилось? – рассмеялась она.
– Ш-ш-ш! – прошептал он. – Viens, mon amour[10].
– Куда? – ошеломленно спросила Лизетта.
– Молчи! – шепнул он, взял жену за руку и вывел на задний двор.
– Куда мы идем?
– Сейчас увидишь. Надевай сапоги.
В темном небе сияла полная луна, до сбора урожая осталось всего несколько дней. Люк провел Лизетту через поле у дома и вывел к деревьям, которые служили преградой ветру. Тут можно было говорить в полный голос, не опасаясь разбудить детей.
– Ах, как здесь красиво! – воскликнула Лизетта. – Помнишь, мы часто сюда приходили, пока дети не подросли.
– Романтично, правда? – спросил Люк и притянул ее к себе.
– Нет-нет! – отстранилась она.
– Да-да! – ухмыльнулся он, взял ее за руку и повел на вершину невысокого холма. Лизетта огляделась и восторженно ахнула: на склоне простиралось серебристое море лаванды, залитое призрачным лунным светом.
– La lavande blanche![11] – изумленно прошептала Лизетта.
– Знаешь, первый раз я ее увидел в Провансе, всего несколько кустов посреди поля синей лаванды. Ночь была лунная, и цветущие кусты точно так же отливали серебром. На следующий день я показал свою находку бабушке, ей очень понравилось, она попросила меня собрать семена. А потом я о ней забыл, потому что белая лаванда встречается очень редко, меня больше интересовала синяя. Но бабушка отдельно вложила веточку белой лаванды в мой мешочек с семенами. Я о ней и не вспоминал до тех пор, пока мы не приехали в Тасманию. Когда мы начали возделывать ферму, Гарри упросил меня выделить поле под белую лаванду, вот я и решил, в память о бабушке…
– Люк, это невообразимо прекрасно!
– Я всегда хотел назвать эту лаванду «Лизетта», потому что она такая же непредсказуемая, как и ты. Но Гарри меня загнал… – вздохнул он и склонился поцеловать жену. Лизетта расхохоталась.
– Qu’est-ce?[12] – недоуменно спросил он.
– Ох, Люк, не загнал, а обогнал! – хихикнула Лизетта.
– Ты у меня поплатишься за насмешки! – шутливо пригрозил он и потянулся к застежке на платье жены.
Лизетта увернулась и расхохоталась еще громче.
– Люк, веди себя прилично!
– Je me suis preparé[13], – сказал он и кивнул на расстеленное в стороне одеяло, бутылку вина и два стакана. – Как в добрые старые времена. Добро пожаловать в спальню, – шепнул он.
Воспоминания Лизетты прервал звонкий голос дочери:
– Мам, ты лимонад пролила!
Лизетта выровняла поднос и улыбнулась. Жизнь изменилась к лучшему после встречи с Нелл и Томом. Мрачные мысли покинули Люка, он стал по-настоящему счастлив. Рэйвенсы купили ферму Деза Партриджа и лавандовые поля Марчентов. Французская лаванда прижилась на тасманийской почве. После рождения Дженни в 1952 году Лизетта с радостью обнаружила, что унылая задумчивость Люка исчезла бесследно. В глазах мужа вспыхнул прежний лукавый огонек, белозубая улыбка не сходила с загорелого лица. Люк целыми днями пропадал в лавандовых полях, возвращался домой усталый, но довольный.
Такая спокойная жизнь продолжалась уже десять лет, поэтому Лизетта не стала говорить мужу о письме Макса Фогеля, полученном месяц назад. Секретов она не любила, но не хотела ворошить прошлое, вспоминать о Килиане, о погибшей семье Боне, о ненавистном фон Шлейгеле. Война нанесла глубокие раны, оставившие шрамы в душе Люка, и бередить их Лизетта не собиралась, однако считала, что обязана ответить на вопросы Максимилиана. Его доверительная манера обращения вызывала симпатию, а приложенная фотокарточка всколыхнула в Лизетте полузабытые чувства: молодой человек, изображенный на снимке для паспорта, как две капли воды походил на Маркуса Килиана.
Лизетта написала ответ в тот день, когда Люк уехал с детьми за рождественскими подарками, и при первой возможности тайком отправила письмо, хотя секрет, скрываемый от мужа, несколько омрачал ее безмятежное существование. Лизетта откровенно рассказала сыну Килиана все, что могла, и совершенно не желала ничего больше знать о судьбе фон Шлейгеля, надеясь, что он умер – отравился цианистым калием: по слухам, капсулы с ядом были у всех нацистов, служивших в концентрационных лагерях.
Однажды в Париже Сильвия, участница Сопротивления, показала Лизетте такую капсулу, принадлежавшую эсэсовцу, которого застрелили повстанцы. Лизетта никогда прежде не видела этих смертельных пилюль, заключенных в тонкую прорезиненную оболочку, и украла капсулу у Сильвии, боясь, что подруга воспользуется ядом. После окончания войны, когда Люк погрузился в пучину депрессии, Лизетте часто снились кошмары: кто-то надкусывал крошечную ампулу. Лизетта сказала мужу, что выбросила капсулу в море, хотя на самом деле надежно спрятала ее, как напоминание о полной опасностей юности.
– Мам, пойдем скорее, – поторопила ее Дженни. – Ты обгоришь на солнце.
Лизетта с трудом выбралась из плена воспоминаний и сошла с холма во двор, где стояли дистилляционные аппараты.
– Мы вам холодного лимонада принесли, – сказала она сборщикам, столпившимся у жарких перегонных кубов.
– Спасибо, миссис Рэйвенс, – откликнулся один из них. – Сейчас, только последнюю кипу утрамбуем и загрузим.
Лизетта отошла в сторону и, прикрыв рукой глаза от палящих солнечных лучей, с любопытством стала наблюдать за работой. За последние годы ручной труд на ферме сменился машинным; лаванду больше не жали серпами, сборочные комбайны заменяли десяток рабочих; кипы лаванды грузили не в старенький грузовик, а в новые тракторы с прицепами; а вот процесс перегонки и дистилляции остался прежним и требовал пристального внимания. Лизетта вошла в амбар, заполненный пахучими клубами пара. Голова кружилась от пряного запаха лавандовой пыльцы и меда, терпкого аромата нестойких компонентов, испаряющихся из перегонных кубов. Люк и Гарри напряженно всматривались в стеклянную колбу, где капля за каплей собирался драгоценный бледно-золотистый экстракт лаванды. Оборудование для перегонки и дистилляции Люк сконструировал сам, воссоздав и улучшив конструкцию «лебеденка», которым пользовался Якоб Боне в Сеньоне.