в одиночку не отбиться. А по очереди – ещё поганей: первый же, если и не победит, сумеет его измотать, а уж третьему и вовсе напрягаться не придется.
Что ж, если ему всяко быть битым, лучше уж иметь шанс каждому оставить хотя бы царапину.
– Давайте все сразу, – сказал он, постаравшись добавить в голос побольше великодушия. – Раз скопом вам веселее.
– Нет, – нахмурился Мигель и подарил было дернувшему его за рукав Хуану осуждающий взгляд, – нет. Мы будем драться один на один. Честно. Я и ты, фламандец.
И протянул Ксандеру шпагу.
Размахивать руками, проверяя, как она свистит на воздухе, фламандец не стал: сомневаться в толедской стали – глупо, а меньшего иберийские пижоны бы не приволокли. Отложив шпагу туда, где при случае он бы мог легко её схватить, он стянул с себя куртку и аккуратно её отложил. Сентябрьский ветер радостно воспользовался возможностью и забрался под рубашку, но мурашками по коже можно было пренебречь: согреться они все скоро согреются.
– Готов, фламандец?
– А как же, – отозвался Ксандер, стараясь исподлобья изучить оппонентов так, как учил его дон Алехандро.
Мигель, надо было признать, дрался очень неплохо: на уроке Ксандер не очень-то глядел по сторонам, за ненадобностью, потом тоже было как-то не до того, но сейчас мог оценить – да, учителя фехтования наверняка Мигеля жаловали. Шансы, прикинул фламандец, у них были примерно равны, а то, может, у Мигеля и побольше – всё-таки его учили явно не два года, как Ксандера, а едва ли не с детства, и это сказывалось. Оставалось драться всерьёз – и вспомнить как следует уроки своего второго учителя.
Потому что учил его не только дон Алехандро.
– Не пойму, Алехо, зачем ты с ним возишься, – низкий, негромкий голос дона Франсиско, чье безупречное кастильянское пришепётывание походило на шипение змеи, раздался из-за спины Ксандера так неожиданно, что он вздрогнул и пропустил бы, пожалуй, следующий выпад дона Алехандро, если бы тот, вовремя, должно быть, увидев брата, не опустил шпагу первым.
– Не начинай, Франко. Мужчина должен уметь драться, какой бы крови он ни был. Тем более что во взглядах на кровь Ксандера мы с тобой сильно расходимся.
– Мужчина? – дон Франсиско медленно обошел Ксандера, обозревая его с ног до головы – так, будто видел впервые или, точнее, будто впервые услышал, как кто-то может отнести фламандца к мужскому полу, и был крайне таким заблуждением удивлен. – Похоже, по этому вопросу мы с тобой тоже расходимся.
– Мальчики становятся мужчинами, Франко, рано или поздно, – сухо сказал дон Алехандро.
– Или не становятся, – светским тоном, будто речь шла о сортах вина, отозвался его брат. – Морица же ты тоже учил, и совершенно бесполезно.
Ксандер почувствовал, как до скрипа стиснулись зубы, но доставлять удовольствие дону Франсиско попыткой с ним спорить он, уже наученный горьким опытом, не стал.
– И потом, – продолжил тот, – ты это называешь «драться»? Помилуй, это так… балет. Контрданс. – Он вынул из стойки шпагу. – Выпад, – он изобразил его так вычурно, что это выглядело злой сатирой, – баттман, вот это всё… глупости это, Алехо. Дерутся не так. Хотя фламандцы и так и эдак драться не умеют, конечно…
– Если сеньор покажет, что он имеет в виду, – не выдержал Ксандер, – то я постараюсь опровергнуть это мнение.
– Ты обрел дар речи, поздравляю, – кивнул дон Франсиско. – Хорошо, посмотрим, из чего ты сделан.
И пошёл в атаку.
Сложно было бы сказать, кто из двух братьев лучше знал правила и приемы, но одно точно: Ксандер быстро оценил разницу между тем, кто любил фехтование как спорт, и тем, у кого, казалось, сама шпага жаждала вкус крови. Он отбивался лихорадочно, стараясь пользоваться всем, что умел, но этого ему едва хватало, чтобы улизнуть от злого, как оса, стального жала, неизбежно отмахивавшегося от всех защит.
– А знаешь, как это – драться? – всё так же светски, не сбив дыхания, поинтересовался дон Франсиско. – Вот, например, эфес – знаешь, зачем он?
– Защитить… руку… сеньор, – выпалил Ксандер, который как раз запыхался.
– Можно, – согласился дон Франсиско. – А можно и так.
И небрежно, будто давая пощёчину надоевшему слуге, ударил его в скулу как раз этим самым витым, скупо, но изящно изукрашенным эфесом. Когда звёзды перестали сыпаться у Ксандера из глаз, он обнаружил, что лежит на траве, а у его горла трепещёт то самое стальное жало.
– Ты хотел драться – так вставай и дерись, – сказал невозмутимый дон Франсиско. – И запомни сначала вот что: все эти выкрутасы – это неважно. Драться надо зубами, кулаками, всем, что у тебя есть. Только это и есть настоящий бой.
Улучив минуту, Ксандер шагнул, сокращая разделявшее их с Мигелем расстояние, и от души врезал защищенным стальным эфесом кулаком иберийцу по зубам. Мигель упал навзничь, прижимая ладонь к разбитым губам, но шока и боли ему хватило ненадолго – вскочил он тоже очень резво. Впрочем, и остальная компания на этом моментально забыла про взятый на себя нейтралитет.
– Подлец! – воскликнул Хуан, хватаясь за шпагу. – Это, по-твоему, честно?!
Вот теперь всё, понял Ксандер, отступая так, чтобы прижаться спиной к дереву, хотя это было довольно бесполезно против пятерых. Первые выпады разъяренных противников ему удалось отбить, но это, он четко понимал, пока: стоит им хоть немного начать координироваться, и ему конец.
– О, у вас тут развлечение? – раздался откуда-то из-за этого самого дерева голос – самый последний голос из всех, какие ему хотелось слышать, если исключать сеньору, конечно. – Так я присоединюсь, господа.
Сумасшедший сосед Ксандера выглядел так, будто и в самом деле явился на увеселение: за ухом у него красовалась роза, из-за плеча выглядывала гитара, и ухмылка у него была наглее, чем у нагулявшегося помоечного кота. Гитару, впрочем, он снял и заботливо устроил рядом с курткой Ксандера. Ксандер же скрипнул зубами. И тут решил выслужиться, подумать только! Неужели подумал, что без него не справятся? А нет, точно, развлечение же, он же сказал.
Как раз к этому моменту Мигель нашёл дар речи и – надо отдать ему должное – понял дело совсем не так, как Ксандер.
– Это не ваша ссора, сеньор, – промолвил он всё с той же иберийской учтивостью, от которой у Ксандера так чесались кулаки.
Адриано ошибку не поправил. Более того – так широко распахнул глаза и изумился с настолько бесстыдной фальшью, что Ксандер немного