и остатки волос были седыми и уже тонкими; на лице выделялись разве что длинный острый нос и ямочка на круглом подбородке.
– Здравствуйте, дамы и господа. Не толпитесь там… выбирайте, где вам удобнее.
Латынь его была хорошей, уверенной и чистой – но вот легчайший акцент показался Ксандеру даже не просто знакомым, а прямо-таки родным.
– Мое имя Ян Баптист ван Гельмонт, – немедленно же развеял все сомнения мягкий, чуть журчащий, голос учителя. – Да, – он кивнул в сторону тут же застывших иберийцев, – именно так. Я нидерландец.
Последнее слово он произнес вовсе не на латыни, и это Nederlander упало в тишину, как камень в омут. Все молчали: иберийцы – так, будто он сказал непристойность, фламандцы – так, будто услышали глас с небес, а остальные – выжидательно, то ли не веря ушам, то ли любопытствуя, что будет дальше.
Профессор их не разочаровал.
– Поэтому, – всё так же мягко продолжил он, – в моем классе извольте обойтись без глупостей, предупреждаю вас заранее. Я буду оценивать вас по тому, сколько интеллекта и готовности учиться помещается в ваших головах, а не по тому, откуда вы родом. И в стенах этого кабинета иной иерархии я не потерплю.
И он подмигнул Катлине, пожиравшей его блестящими глазами.
– Сеньор, – сухо заявила Белла, – такой страны, как Нидерланды, не существует.
Губы профессора тронула тень улыбки.
– Видите ли, мевроу, – глаза Беллы распахнулись до размера блюдца при этом обращении, – когда я родился, Вильгельм Молчаливый и король Филипп ещё уточняли этот вопрос, поэтому я сохраняю за собой право оставаться при своем мнении. Может быть, кому-то из вас удастся убедить меня в обратном, используя доводы разума. Пока же вам и вашим соотечественникам я предоставлю замечательную возможность – доказать свое превосходство заслугами не давно умерших предков, а собственными. Согласитесь, это вдвойне ценно!
Ксандер мгновение опасался, что сеньора вспыхнет, но Белла только поджала губы в нитку и села на ранее выбранное место рядом с Одилью, с которого вскочила, когда профессор ван Гельмонт представился. Остальные иберийцы тоже сели: молодые люди – угрюмо посверкивая глазами, а вот Алехандра – поглядывая на новоявленное чудо с кокетливым интересом. Ксандеру стало тепло и весело, и он чуть прикусил губу – ещё не хватало рассмеяться.
– Кстати, – вдруг сказал профессор, – вы вот свели знакомство с моим Рудольфом… есть ли у вас идеи, в честь кого он назван?
Ксандер враз посерьёзнел.
– Рудольф Богемский? – предположил он в воцарившееся молчание.
Ван Гельмонт одарил его удовлетворенным кивком.
– Неплохо, вполне логичное предположение. Ваше имя? Вы учтите, господа и дамы, – сообщил он тут же классу, – поначалу я буду просить вас представиться.
– Ксандер ван Страатен…
– Вот оно как, – профессор чуть пожевал губами, думая. – Прекрасно. К несчастью, ваше предположение, хоть и логично, но ложно – я, признаться, думал о Рудольфе Гоклении; мы с ним много спорили… ну да это потом. Начнем, пожалуй, с азов…
***
– Эй, фламандец!
Ксандер обернулся, впрочем, не очень утруждая себя быстротой в исполнении сего маневра, поэтому успел полюбоваться и пронизывающим уже пожелтевшую листву мягким сумеречным светом, и журчанием ручья. Пока они были заняты в классах, над академией прошла гроза, и сейчас все окрестности были будто вымыты дочиста рачительной хозяйкой. И сподобила же нелёгкая Мигеля и его верную компанию испортить такой чудесный вечер!
Опять же, похоже, ужина ему тоже не видать, хотя, выходя из лазарета, он крепко на него надеялся. Одного взгляда на – ого! пятерых! – иберийцев ему хватило, чтобы понять окончательно, что тут к чему. Желудок на это соображение отреагировал нетерпеливым урчанием. Действительно, нелёгкая!
Иберийцы интерпретировали его медлительность по-своему.
– Ты не бойся, – бросил самый высокий из них, пожалуй, что с Ксандера ростом. – Дело есть.
Бояться? Ну, этого-то они не дождутся, подумал Ксандер, без спешки направляясь к ним и по ходу изучая поджидавшую его пятерку так, как если бы встретил их ввечеру на деревенских задворках. Бояться особо нечего, сообщил он себе, стараясь успокоить поднимающуюся злость. Много они о себе понимали, эти детки знатных иберийских семей – наверняка ничего тяжелее шпаги в руке не держали, а уж что такое хороший удар в нос, до сегодняшнего урока вряд ли видели даже со стороны. Но это ничего, решил он, шевельнув уже готовыми сложиться в кулак пальцами. Это ничего, господа, это вы сейчас увидите.
– Дело? – поинтересовался он, насколько мог небрежно. Этому конкретному тону он научился у Морица: брат, правда, в такую минуту ещё и чуть улыбался, а то и подмигивал восхищенно пожиравшему его глазами Ксандеру.
Ксандеру подмигивать было некому.
Мигель шагнул вперед, явно недовольный тем, что кто-то из его дружков перехватил инициативу разговора. Впрочем, они расступились – видимо, признавая его право превосходства. Что, неужто и бить будут поодиночке?
– Мы не договорили там, на уроке, – пояснил Мигель с тем выражением лица, которое у иберийцев звалось «благородной сдержанностью».
– Вот как.
Что его неизменно бесило в иберийцах – так это их церемонность. Мигель и его дружки стояли так, словно кол проглотили, старательно – и тщетно – скрывая довольный блеск в глазах, и должно быть – судя по тому, как они переглядывались – считали себя ужасно светскими и спокойными. Ксандер порылся в памяти, соображая, кого они ему напоминают – и вспомнил: так же вставали у сетки сурки в амстердамском зоопарке. Впрочем, этой компании, если подумать, до серьёзной важности сурков было ещё тянуть и тянуть.
Несколько развлекшись этими соображениями, он вдруг понял, что уже некоторое время не слушает своего главного визави.
Не беда.
– … оказать вам честь поединком.
– Честь, значит, – протянул Ксандер в воздух над головой Мигеля, туда, где разливался соловей.
Птаха как раз на это закончила вполне музыкальную фразу резким, насмешливым свистом, будто соглашаясь.
– А поединок что – со всеми вами? Или остальные четверо – для храбрости?
Хуан де ла Серда – конечно, куда наш Мигель без своего любимого прихлебателя – сморщил лисье личико в усмешке.
– Ты оскорбил нас всех, – пояснил он. – Значит, и отвечать будешь перед всеми.
– Славно, – кивнул Ксандер. – Зараз или по очереди?
Хуан шутовски низко поклонился.
– А это уж как по твоему выбору.
Скверный, если признаться, был выбор. Будь их побольше, фламандец бы согласился драться один со всеми – со шпагами (а они все явно рассчитывали именно на это оружие, вон и ему заботливо одну прихватили) они бы только мешали друг другу, но пятеро – это уже не толпа, а опасный отряд: и друг другу они в помощь, и ему