«уже несколько лет демонстративно подчеркивало свою антигерманскую позицию» [39, с. 230]. Сам маршал тоже не жаловал фюрера. В одном из личных писем, написанных им весной 1939 г. после германской оккупации Чехии, читаем: «Мы негодовали и возмущались действиями русских,[76] но это только детская игра по сравнению с Адольфусом, начальником его Чека Гиммлером и его любимыми помощниками… Они хотят просто превратить народы Европы в белых негров для службы Третьему Рейху… Мы стоим перед концом света…».
Стремительный рост военно-политической мощи Германии во второй половине 1930-х гг. означал в представлениях советского руководства появление еще одного, помимо британского, потенциального претендента на финляндский плацдарм для нападения на СССР. Превращение Финляндии в такой плацдарм могло произойти, полагали в Москве, в результате прямой вооруженной германской интервенции, либо путем профашистского военного переворота, инспирированного Берлином и поддержанного вводом его войск, как это было сделано при аншлюсе Австрии. В июне 1934 г. НКИД ориентирует полпредство в Хельсинки: «Надо считаться, в самом деле, с тем, что после латвийского переворота (1926 г. – Ред.) в Финляндии может наступить ликвидация парламентаризма и открытое установление фашистской диктатуры. Полпредству необходимо тщательно следить за внутриполитическим развитием и своевременно нас информировать» [17, с. 374].
В этой связи с особой тревогой советское правительство воспринимало тесное сотрудничество между финскими и германскими военными, в частности, визиты в Берлин маршала К. Г. Маннергейма, командующего армией генерала Х. Эстермана, начальника Генерального штаба генерала Х. Эквиста, руководителя шюцкора[77] генерала Л. Малмберга и многих высших офицеров финской армии. Сотрудничество с Германией по военной линии всячески афишировалось; визитам германских военных в Финляндию придавался характер демонстрации «братства по оружию». По свидетельству посланника Германии в Хельсинки В. фон Блюхера, ряд генералов финляндского генерального штаба откровенно выражали одобрение захвату Австрии и восхищение военной стороной этой операции. В случае войны, сообщал посланник в МИД Германии, «симпатии финляндских военных, финляндского шюцкора и финляндских правых кругов будут на стороне Германии […] Между офицерским корпусом Финляндии и германской армией существуют столь хорошие товарищеские отношения, что правительству придется учитывать это обстоятельство в своих решениях» [цит. по: 85, р. 37].
Приходилось учитывать это и Москве. Более того, участие Финляндии в войне против СССР, даже вопреки желанию правительства, представлялось вероятным в самом Хельсинки. Весной 1939 г. одна из правящих партий – социал-демократическая, признала такую возможность, заявив, что будет бороться против планов определенных кругов в вооруженных силах страны «начать при благоприятных международных условиях агрессивную войну» [цит. по: 85, р. 38].
У Финляндии, недавно вышедшей из гражданской междоусобицы и борьбы за независимость, имелись свои веские причины не доверять «царству красной тьмы» на востоке и ожидать от него неприятностей. Ее очень беспокоила подрывная организационно – техническая и пропагандистская деятельность московского Коминтерна и стоявшего за ним могучего восточного соседа, которые угрожали ей скорым социалистическим будущим и вхождением в братскую семью советских республик. Опасались и возрождения традиционного русско – империалистического начала во внешней политике СССР. Ввиду этого, как точно подметил В. В. Похлебкин, антисоветский курс финляндской внешней политики представлялся как продолжение антицаристских традиций освободительной борьбы финского народа против российского самодержавия [83, c. 271].
В конце 1930-х годов соотношение сил между соседями изменилось настолько, что опасались в Москве уже не самой Финляндии, а того, что эта страна, – добровольно или по принуждению, – станет плацдармом для агрессии против СССР со стороны третьей державы. В данной связи проанглийские сантименты официального Хельсинки, с одной стороны, и все возрастающая мощь германского Рейха, с другой, вызывали у Кремля самые нехорошие предчувствия, а особое стратегическое положение Финляндии относительно Ленинграда усиливало их многократно. Вот почему месяц спустя после аншлюса Австрии советское правительство сочло необходимым обратиться к правительству Финляндии с предложением обсудить вопросы безопасности, поставленные угрозой иностранной агрессии.
Ключи от «северной столицы»
Для читателя, мало знакомого с военной стороной вопроса, проблема безопасности Ленинграда обычно сводится к близости государственной границы к городу на Карельском перешейке – всего 32 километра! Гвоздем в общественном сознании засел абсурдный молотовский довод, приведенный им в выступлении на сессии Верховного Совета СССР 31 октября 1939 г., что потенциальный агрессор мог обстреливать его из пушек прямо с финской территории.[78] Напрашивалось, казалось бы, естественное решение проблемы: перенести границу подальше от города, на что требовалось согласие финляндского правительства. Это был первый ключ к безопасности северной столицы; и то, что хранился он не в Москве, а в Хельсинки, естественно, вызывало у советского правительства серьезное беспокойство.
Вторым таким ключом было право Финляндии на решающее слово в вопросе создания системы обороны Ленинграда со стороны моря. Могущая исходить оттуда угроза была страшнее карельской и, в отличие от последней, потенциально более реальной. Это застарелая проблема впервые дала о себе знать еще во времена русско – шведских войн XVIII в. Она напомнила о себе в годы Крымской войны середины XIX в., когда англо-французская эскадра прошла Финский залив, приблизилась к петербургскому порту и произвела несколько залпов.
Эта проблема была известна большевистским лидерам из их личного опыта. В мае 1918 г. германские войска высадились на финском полуострове Ханко (читатель!, запомните это название) и беспрепятственно продвинулись к Петрограду на расстояние 35 км. Кроме того, они заняли острова Суурсаари и Лавансари в восточной части Финского залива и остров Валаам на Ладожском озере. В форте Ино были установлены артиллерия, радиостанция и наблюдательный пункт, которые позволили, по выражению командующего германским экспедиционным корпусом в Финляндии генерала Р. фон дер Гольца, «держать в узде русский флот, находящийся в Кронштадте». Генерал Э. Ф. Людендорф так оценивал создавшееся положение: «Мы имели теперь позиции на Нарве и в Выборге, которые позволяли нам в любое время предпринять наступление на Петербург, чтобы свергнуть там большевистское господство» [цит. по: 87, с. 335; 88, с. 256]. Это вынудило советское правительство, т. е. тех самых людей, которые продолжали руководить СССР в конце 1930-х гг., спешно эвакуироваться из Петрограда в Москву. Позже отряд английских военных кораблей через финские территориальные воды вышел чуть ли не на внешний рейд Петроградского порта и вел бои у Кронштадта.
До 1905 г. задача защиты Петербурга возлагалась на силы Балтийского флота. Однако в мае его лучшие корабли, вошедшие в состав 2-й Тихоокеанской эскадры, были направлены на Дальний Восток для участия в русско-японской войне и там погибли в бою у Цусимы. Имперская столица осталась беззащитной со стороны моря. Строительство нового флота требовало времени и средств, которых у правительства не было. Паллиативным решением стало создание в Финском заливе нескольких минно-артиллерийских заградительных рубежей, на языке