предложение.
Мюнхенское предательство Чехословакии, в результате которого Третий Рейх опасно приблизился к границе СССР, вынудило советское правительство проявлять настойчивость в достижении поставленной цели.[83] Ввиду неуспеха миссии Ярцева Кремль вернулся к обычной дипломатической практике. 5 марта 1939 г. Литвинов через финляндского посланника в Москве Ирьё-Коскинена внес предложение сдать Советскому Союзу в аренду на 30 лет острова Суурсаари, Лавансари, Сейскари, а также Большой и Малый Тютерс в Финском заливе для использования их исключительно в качестве наблюдательных пунктов на морском пути к Ленинграду [65, док. № 171]. 8 марта из Хельсинки последовал отказ, вновь со ссылкой на суверенитет и нейтралитет Финляндии. Во время очередной встречи с Ирьё-Коскиненом Литвинов заметил, что «советское правительство не ожидало такого ответа», что его предложение было сделано «именно потому, что Финляндия суверенно владеет островами и может ими распоряжаться, а, следовательно, и переуступать и сдавать в аренду, нисколько не нарушая своей политики нейтралитета». Нарком выразил надежду, что финляндское правительство переменит свое мнение по поднятому вопросу, который можно было бы перевести «в плоскость обмена территориями» [65, док. № 174].
Для ведения дальнейших переговоров на базе этого предложения, а именно об обмене островов на любую приграничную советскую территорию севернее оз. Ладога, в Хельсинки выехал бывший полпред в Финляндии, действовавший как официальный представитель правительства СССР, Б. Е. Штейн. Он пробыл там большую часть марта и начало апреля и имел целый ряд бесед с премьером А. Я. Каяндером, новым министром иностранных дел Ю. Э. Эркко и В. Таннером. Ему даже удалось заручиться «частным мнением» Эркко о допустимости уступки двух островов на условиях обмена. В. Таннер также признал, указывалось в сообщении Штейна в Москву, что «если бы пришлось обсуждать наше предложение только с деловой стороны, он, не колебаясь,[84] его принял бы, настолько оно представляется ему выгодным […] Политическая же обстановка внутри Финляндии такова, что рассчитывать на принятие этого предложения невозможно. Финское правительство не может рассчитывать на то, что общественное мнение страны одобрит какую-либо сделку с финской территорией» [65, док.№ 180, 181].
В итоге и это советское предложение было отклонено по прежним основаниям. «Я же считал, – вспоминает Маннергейм, – что нам тем или иным образом следовало бы согласиться с русскими, если тем самым мы улучшим отношения с нашим мощным соседом. Я разговаривал с министром иностранных дел Эркко о предложении Штейна, но уговорить его мне не удалось. Я также посетил президента и премьер-министра Каяндера, чтобы лично высказать свою точку зрения. Заметил, что острова не имеют для Финляндии значения, и, поскольку они нейтрализованы, у нас отсутствует возможность их защиты. Авторитет Финляндии, по моему мнению, также не пострадает, если мы согласимся на обмен. Для русских же эти острова, закрывающие доступ к их военно-морской базе (Кронштадту, и, следовательно, Ленинграду. – Ред.), имеют огромное значение, и поэтому нам следовало бы попытаться извлечь пользу из тех редких козырей, которые имеются в нашем распоряжении. Моя точка зрения понимания не встретила» [39, c.228].
Выше указывалось, что одним из аргументов против принятия советских предложений служила ссылка на неприемлемость их для финляндского общественного мнения. Так ли это было, остается гадать, поскольку решение вопроса оказалось узурпированным правящей группой из 5–6 человек; в неведении о переговорах оставались не только парламент и народ Финляндии, но даже другие члены правительства. Маршал Маннергейм считал подобную тактику недальновидной и изъявлял готовность рискнуть собственным политическим авторитетом с тем, чтобы убедить страну в необходимости достижения договоренности с СССР. «Я пошел еще дальше, – пишет Маннергейм, – заметив, что Финляндии было бы выгодно выступить с предложением об отводе от Ленинграда линии границы и получить за это хорошую компенсацию. […] Я серьезно предупредил, чтобы посол Штейн не уезжал в Москву с пустыми руками» [39, с. 228–229].
В штейновском портфеле, действительно, имелось и такое предложение. Речь шла о переносе границы на Карельском перешейке на расстояние, которое предстояло согласовать в ходе переговоров, путем обмена уступаемой таким образом финляндской территории на бо'льшую по площади советскую территорию; предусматривалась денежная компенсация расходов по переселению финских граждан, проживавших на уступаемой Советскому Союзу территории. Со своей стороны, Эркко, с учетом предыдущих советских пожеланий, предлагал дать письменную гарантию правительства Финляндии защищать свою территорию от любого агрессора, не заключать никаких соглашений, которые могли бы нарушить нейтралитет страны, и обсуждать с СССР вопросы безопасности Финского залива. В Москве это предложение сочли недостаточным, и 6 апреля Штейн уехал с пустыми руками. Перед отъездом, однако, он предупредил министра, что Советский Союз не принимает отрицательного ответа на свое предложение и не может отказаться от требования островов в Финском заливе, т. к. они имеют огромное стратегическое значение для безопасности СССР [21, c. 224–225, 235–236, 249–251].
Причины финской несговорчивости понятны. Вынесенные Москвой на обсуждение вопросы интересовали исключительно ее саму, создавая при этом для официального Хельсинки ощутимые неудобства внутри- и внешнеполитического характера. Так, возникала необходимость в трудных объяснениях с финским общественным мнением, почему вообще нужно откликаться на просьбы СССР в таких чувствительных вопросах, как оборона и обмен территориями. Правительство действительно опасалось, что на предстоявших вскоре парламентских выборах правые партии разыграют «патриотическую карту», чтобы свалить его; впрочем, принятие этого соображения в расчет при выборе национальной судьбы пахнет мелким политиканством.
Внешнеполитические неудобства заключались в возможном осложнении отношений с Германией и Великобританией из-за участия страны в советских планах «закрыть» Финский залив для их военно-морских сил и вообще контролировать любое судоходство в Восточной Балтике. Кроме того, согласие Финляндии на усиление советского военно-политического присутствия в регионе могло осложнить отношения Хельсинки с дружественными ему скандинавскими странами. 15 марта министр иностранных дел Швеции Р. Сандлер заявил советскому полпреду в Швеции А. М. Коллонтай о непримиримо отрицательном отношении Швеции к сделкам с какими-либо территориями в Скандинавии [21, c. 189]. Таким образом, самой Финляндии эти переговоры были не нужны и в лучшем случае могли завершиться болезненными уступками в пользу недружественного соседа. Однако оказались отвергнутыми и вполне приемлемые предложения, что было следствием неопытности политического Хельсинки в трудном искусстве компромисса и недооценки опасностей, создаваемых для страны общеевропейской ситуацией.
Отказ принять советские предложения правительство Финляндии обычно мотивировало ссылками на принципы суверенитета, территориальной целостности и нейтралитета, и в этом не было ничего специфически «антисоветского». Принцип нейтралитета действительно лежал в основе внешнеполитического курса Финляндии. Более того, на этом общем для них принципе строился морально – политический союз трех скандинавских стран, а также Дании и Голландии, в силу чего весной – летом 1939 г. они отказались принять как англо – французские гарантии безопасности, так и германские