― Потому что внутри этих стен лежит истина. И это правда... зло существует, а невинность — всего лишь сказка.
― Жизнь — это то, что ты хочешь, милая.
― Я в это не верю, ― говорю я ему. ― Я не верю, что мы сильнее сил этого мира.
― Может и нет, но я бы хотел думать о моей маленькой девочке, которая будет бороться за свою сказку.
― Я боролась всю свою жизнь, папа. Я готова все бросить и сдаться.
― С кем ты разговариваешь?
Повернув голову, я вижу Деклана, стоящего на расстоянии.
― Я не сумасшедшая, ― немедленно защищаюсь я.
Он подходит ко мне:
― Я этого не говорил.
Но если бы я сделала то, о чем кричит моя душа, он бы это сказал. Потому что прямо сейчас пустота, наполняющая то, что только что согрел мой отец, заставляет меня хотеть кричать во все горло, чтобы он вернулся. Она кипит внутри меня, вцепившись в струны моего сердца, но я маскирую это, опасаясь полного разрушения.
Деклан сидит рядом со мной, и я отклоняюсь, дразня:
― Ты можешь испортить эти брюки, сидя в грязи со мной.
Он смотрит на меня, и выражение на его лице трудно прочесть, но оно почти подавлено.
Когда он молчит, я спрашиваю:
― Почему ты прятался в своем офисе?
― Почему ты пряталась здесь? ― возражает он.
― Я первая спросила.
Глубоко вздохнув, он признается:
― Честно... Меня заставляет нервничать то, что я нахожусь рядом с тобой.
― Почему?
Он подтягивает к себе колени и кладет на них руки, объясняя:
― Потому что я не знаю тебя. Я чувствую, что знаю персонажа, которого ты играла, я знаю Нину. Я чувствовал себя с ней комфортно. Но ты... Я тебя не знаю, и это заставляет меня нервничать.
Но прежде чем я успеваю сказать, он говорит:
― Теперь настала твоя очередь ответить. С кем ты разговаривала?
Отведя от него взгляд, я признаюсь:
― С папой, ― и жду его ответа, но то, что он говорит, меня удивляет.
― И что он говорит?
Возвращая свое внимание к Деклану, я замечаю, что он искренне желает узнать, поэтому я признаюсь:
― Он сказал мне, что мне нужно быть сильнее.
― Расскажешь мне о нем? ― спрашивает он, а затем ухмыляется, добавляя: ― Правду на этот раз.
― То, что я тебе рассказывала о нем, как он утешал меня, как вы похожи друг на друга, все это было правдой, Деклан. Ложь была с историей Канзаса. По правде говоря, мы жили в Нортбруке. Он был отличным отцом. Мне никогда не приходилось сомневаться в его любви ко мне, потому что он давал ее бесконечно.
Мысли из прошлого накапливаются, и я улыбаюсь, когда говорю ему:
― Причина, по которой мой любимый цветок — розовая маргаритка, заключается в том, что он всегда покупал ее для меня.
Мои легкие сжимаются, когда слезы от воспоминаний падают из моих глаз и скатываются по моим щекам.
― Раньше у нас были чаепития. Я наряжалась, а он присоединялся ко мне, притворяясь, что ест маленькие пластмассовые пирожные. ― Я вытираю слезы и говорю: ― Я никогда не спрашивала о моей маме. Я никогда не задумывалась о ней, потому что моего папы было более чем достаточно. Я никогда не чувствовала, что мне чего—то не хватает.
― Ты упомянула, что он попал в тюрьму, ― говорит он, и я киваю.
― Да, ― отвечаю я и фыркаю, прежде чем объяснить: ― Его поймали за торговлю оружием. Мне было пять, когда копы арестовали его на моих глазах. В моем сознании все еще хранится четкая картина, как мой папа стоит на коленях, в наручниках, и обещает мне, что все будет в порядке.
― Так что же произошло?
Пожав плечами, я отклоняюсь:
― Вот и все. Я его больше не видела. Меня отдали в приемную семью, и у меня был самый дерьмовый соцработник. Его отправили в тюрьму Менард, а я оказалась в Позене, который находился в пяти часах езды оттуда.
― Никто не приглашал тебя навестить его?
― Нет. Мой соцработник едва успевала навестить меня, не говоря уже о том, чтобы везти меня через весь штат. Но она все—таки приехала, чтобы сказать мне, что моего отца убили ножом в драке.
― Сколько тебе было лет?
― Двенадцать.
Он берет меня за руку, поворачивая мою ладонь вверх. Его голос нежен, когда он говорит:
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})
― Ты не ответила мне, когда я спрашивал тебя об этом раньше, но мне нужно знать.
Затем он проводит большим пальцем поверх слабых белых шрамов на моем запястье.
― Расскажи, как ты это получила?
Моя голова опускается в смущении, не желая добавлять еще один слой отвращения ко всему, что он знает обо мне. Моя рука все еще в его руке, когда он берет другую и закрывает ею мое запястье. Когда я смотрю ему в глаза, он настоятельно просит:
― Я хочу, чтобы ты рассказала мне.
Итак, я делаю большой глоток воздуха и собираю все силы, чтобы ограничить боль. Это занимает у меня минуту, и после замершего дыхания я открываю еще одну рану и позволяю ей истекать кровью для Деклана.
― Когда меня не было в подвале, я была в шкафу. Мой приемный отец привязывал меня своим кожаным ремнем к штанге для одежды в шкафу под лестницей и запирал меня.
― Иисус, ― бормочет он, не веря. ― Как долго ты была?..
― Каждые выходные. Я заходила в пятницу и выходила в воскресенье. Иногда я бывала там в будние дни. Но летом это было постоянно. Я была там три—пять дней за один раз. Он выпускал меня ненадолго, чтобы спуститься в подвал, но потом он привязывал меня обратно и снова запирал дверь.
Я чувствую онемение, когда я говорю ему это, сдерживая эмоции, которых я боюсь. Трудно наблюдать ужас на его лице, поэтому я опускаю голову, но он поднимает её. Подвинувшись ближе ко мне, и положив руки мне на щеки, он поворачивает меня, чтобы я посмотрела на него. Моя челюсть плотно сжата, пока я продолжаю держать себя в руках.
― Почему? ― Он резко ругается, когда держит меня в своих руках. ― Почему ты никому не сказала? Почему ты позволила этому случиться с тобой?
Его слова нервируют меня, но вместо того, чтобы взорваться от ярости, я сужаю глаза и закипаю:
― Ты ни хрена не знаешь! У тебя был дом, у тебя была семья, ты был в безопасности. Так что не смей сидеть здесь и сомневаться в моих действиях. Ты не знаешь страха, как я. Может я больная на голову, но я точно знаю одно... Я бы не позволила этим вещам случиться со мной. То, что произошло, не было моей виной, так что иди ты… За то, что ты обвиняешь меня!
Я отстраняюсь от него и встаю, но он быстро хватает меня за руку. Он тянет меня к себе, и когда я пытаюсь вырваться от него, сжимает хватку.
― Отпусти меня! ― кричу я, но он молчит, пока я пытаюсь освободить свою руку. Я не жду ни секунды и начинаю спускаться с холма подальше от него. Я не ожидаю, что кто—то поймет мое детство, но думать, что маленькая девочка позволила бы кому—то унизить ее, как это чертовски безумно.
― Мне жаль, ― кричит мне его голос, но я продолжаю идти. ― Элизабет, остановись!
Я мгновенно останавливаюсь, как только слышу его голос. Когда я поворачиваюсь, чтобы посмотреть на него сквозь деревья, я выдыхаю более мягким тоном:
― Я была просто маленьким ребенком.
Торопливыми шагами он пробирается вниз, и когда он останавливается передо мной, он говорит:
― Мне очень жаль. Мои слова прозвучали неправильно. Я просто разозлился. ― Он хватает меня. ― Я так чертовски злюсь, когда ты говоришь мне такие вещи. Я чувствую себя беспомощным.
― Почему?
― Потому что я хочу забрать это у тебя. Потому что где—то внутри моей ненависти к тебе часть меня до сих пор беспокоится.
Глядя на него, я знаю, чем полагаться на доброту и надежду, лучше остановиться на том, что он только что сказал, поэтому я спрашиваю:
― Какая из них? Ты беспокоишься больше, чем ненавидишь?
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})
Я наблюдаю за напряжением в его глазах, и проходит минута, прежде чем он отвечает:
― Нет.
Его честность горит и опускается во мне. Я спрашиваю, почему же я здесь, если он меня так ненавидит. Я чувствую себя игрушкой для него, но я даже не знаю, что он получает от игры со мной.