плодов его рук и скромных маленьких радостей после трудового дня? Вы превратили его в арифмометр, его душа и тело зачахнут среди новых уравнений.
Мандельбаум пожал плечами.
– Не я вызвал перемену. Раз уж вы верите в Бога, это смахивает на Его рук дело и Его манеру подталкивать развитие.
– Развитием это можно назвать только с интеллектуальной точки зрения. С точки зрения близорукого, изнеженного, надутого как индюк профессора.
– Разве я похож на профессора? – хмыкнул Мандельбаум. – Пока вы читали первые книжки о красотах природы, я уже клепал железо. Пока вы писали о греховности гордыни и противления злу, мне били морду нанятые компанией бандюги. Вы были влюблены в рабочего человека, но не сели бы с ним за один стол, разве не так? Когда малыш Жан-Пьер, – до войны он был студентом семинарии – работая на наших, попал в руки немцев, он сутки продержался под самыми страшными пытками, чтобы дать нам возможность скрыться. В это время, если я правильно помню, вы сидели в Соединенных Штатах и строчили пропагандистские памфлеты. Какого черта! Почему бы вам хотя бы раз не примерить ваши рассуждения на себя?
Гнетущая усталость улетучилась, стоило Феликсу войти в подзабытый раж старой доброй драки. Голос окреп и стучал, как молот по железу:
– Проблема с вами и вам подобными в том, что вы боитесь смотреть жизни в лицо. Вместо того чтобы строить будущее, вы цепляетесь за прошлое. Старые иллюзии вы растеряли, а для того, чтобы создать для себя новые, получше, кишка тонка.
– Например, американскую иллюзию «прогресса», – огрызнулся китаец.
– А кто тут говорит о прогрессе? Это еще одно выброшенное на помойку старье. Еще один стереотип, порожденный глупостью, жадностью и самодовольством. Да, с нас содрано все прошлое. Да, это ужасное ощущение, ты чувствуешь себя голым и неприкаянным. А вы не допускаете, что человек способен прийти к новому равновесию? Не кажется ли вам, что мы, вырвавшись из кокона старого, способны создать новую культуру со своей собственной красотой, прелестями и мечтами? И вы верите, что люди, полные силы и надежд, люди всех рас и национальностей, захотят вернуться назад? Вот что я вам скажу – не захотят! И то, что вы пытались действовать тайком, показывает: вы прекрасно это знали.
Что старый мир давал девяноста процентам человечества? Тяжелый труд, неграмотность, болезни, войны, угнетение, нужду, страх, и так от рождения в грязи до жалкой могилы. Если вам повезло родиться в удачливой стране, вы по крайней мере могли набить брюхо и приобрести пару блестящих игрушек, но жизнь ваша была лишена перспективы и смысла. Тот факт, что одна цивилизация за другой рассыпались в прах, говорит, что мы не дозрели до уровня цивилизации, по своей природе мы оставались дикарями. Теперь у нас появилась возможность соскочить с карусели истории и прийти в новое место. Пока никто не знает, куда именно, никто не в состоянии даже предположить, что это такое; главное, что у нас открылись глаза, и мы больше не желаем их закрывать!
Мандельбаум замолчал и, вздохнув, повернулся к следователям.
– Уводите их, ребята.
Заговорщиков завели на платформу – без применения силы, в демонстрации жестокости или мстительности не было нужды. Мандельбаум проводил взглядом платформу, поднимающуюся к кораблю. Затем начал осматривать продолговатую металлическую конструкцию, лежащую на земле.
– Какой героический поступок! – бормотал он, качая головой. – Бесполезный, но героический. Нет, это ценные кадры. Надеюсь, нам удастся их спасти.
Коринф криво улыбнулся.
– Естественно, ведь наше дело правое.
Мандельбаум усмехнулся.
– Извини за нотации. Старые привычки трудно искоренить, факт должен быть снабжен ярлычком морали. Ну, ничего, люди вскоре и это преодолеют.
Физик посерьезнел.
– Какая-то мораль все равно нужна.
– Согласен. Как и мотивы для поступков. И все-таки, сдается мне, мы оставили позади чистоплюйский свод правил, допускавший крестовые походы, сжигание еретиков на костре и отправку инакомыслящих в концлагеря. Нам требуется больше личной и меньше общественной гордости.
Мандельбаум зевнул и потянулся так, что чуть не затрещали кости. Платформа вновь спускалась, пустая.
– Завалюсь-ка я спать. Эту рухлядь можно и утром осмотреть. Ты со мной?
– Я остаюсь, – ответил Коринф. – Устал что-то. (Надо подумать.) Пойду погуляю по пляжу.
– Хорошо. – Мандельбаум улыбнулся странной мягкой улыбкой. – Спокойной ночи.
– Спокойной ночи. – Коринф развернулся и пошел к выходу с прогалины. Рядом с ним молча шла Хельга.
Они вышли из джунглей и остановились на песке, будто иней сверкавшем под луной. Вздымались и с грохотом опадали волны, океан пронизывали мерцающие фосфоресцирующие нити. Большие звезды висели невозможно высоко над головой, но само ночное небо было чистым, как хрусталь. Коринф ощутил на лице морской ветер, резкий и соленый, напитавшийся за тысячи миль пути влагой. За спиной бормотали джунгли, под ногами тихо поскрипывал песок. Все это он воспринимал с неестественной отчетливостью, как если бы из него вынули все содержимое, оставив один пустой сосуд для впечатлений.
Он взглянул на Хельгу, держащую его за руку. Лицо женщины четко выделялось на более темном фоне, распущенные волосы шевелились на ветру, совершенно белые под сказочным лунным светом. Две стоя́щие тени соединились на сверкающем песке в одну продолговатую голубую тень. Питер чувствовал ритм дыхания в прижавшейся к нему женской груди.
В словах не было нужды. Они долго вместе работали, вместе вели наблюдения и теперь могли просто постоять в тишине. Говорило море – размеренным пульсом волн, ударами о рифы, шипением отступающей воды. Над головой свистел и бормотал ветер.
Гравитация (Солнце, Луна, звезды, колоссальное единство пространства и времени) + сила Кориолиса (вращение планеты – много миль, много лет) + гидродинамическое трение (шлифование водами океана, водовороты, бурление в теснинах, пена и грохот вокруг скал) + перепад температур (солнечный свет как теплый дождик, лед и мрак, тучи, туманы, ветер и бури) + вулканическая деятельность (жар глубоко в недрах планеты, скольжение неохватных скальных масс, дым и лава, появление новых горных вершин с пластами снега на плечах) + химические реакции (темная, набухающая почва, очищенные выхлопы, красные, синие и охряные минералы, жизнь, мечты, смерть и возрождение, все яркие надежды) РАВНЯЕТСЯ нашему прекрасному справедливому миру. И все же мужчина чувствовал себя усталым и опустошенным. Спустя некоторое время он обратился за утешением к женщине.
– Легко, – сказал он. Слово и тон, которым оно было произнесено, означали: (И мы, и они легко отделались. Этими людьми двигало ощущение святого долга. Все это должно было закончиться иначе – огнем, яростью, местью, разрушением, непреодолимой гордыней человека перед ликом богов).
– Нет, – возразила она. – Так лучше.
Спокойно, невозмутимо: (Прощение и понимание. Мы больше