долга отправилась в кухню готовить ужин.
Мне почему-то вспомнилась фраза Олега о том, что ему всегда хотелось приходить в квартиру, где пахнет свежей едой, и мне совершенно не сложно было эту мечту реализовать.
Человек много и тяжело работает, он в постоянном напряжении, так почему не устроить ему праздник хотя бы на то время, пока я здесь?
Олег обрадовался так явно, что мне стало неловко – выглядело, словно я начинаю чувствовать себя хозяйкой в его квартире и пытаюсь прибрать к рукам самого Самарина.
– Ты чего мрачная такая? – спросил он, переодевшись и усаживаясь за стол.
– Настроение не очень.
– Да? Случилось что-то?
– Пока нет. Написала редактору замануху, жду ответа.
– Клюнет, – уверенно сказал Олег, накладывая себе салат. – Там, где пахнет жареным, любой хочет первым оказаться.
– А я не уверена. Знаешь почему? Он знает, что я, чуть что, опять где-то растворюсь, опыт есть. А он останется здесь, в окружении тех приятных людей, о которых выйдут статьи в его газете. Ну, как в пруду, полном крокодилов, плавать. Понимаешь? И эти милые зверюшки в любую секунду могут откусить и руки, и ноги, и голову. Я бы не согласилась.
Олег отложил вилку, сцепил руки в замок и тихо спросил:
– Тогда зачем ты это замутила, если не уверена в успехе? Если сама не веришь, что получится?
– Да не в том дело… я раскисла что-то… наверное, это было плохой идеей – сюда приехать и здесь писать, меня тут атмосфера угнетает.
– Какая атмосфера? Ты из дома не выходишь, города не видела – при чем тут атмосфера?
Я подняла на него глаза:
– Не понимаешь, да? Он здесь жил, ходил по этим улицам… даже на вот этом стуле сидел…
– Сидел он всегда там, где я сейчас сижу, так что расслабься. И не разочаровывай меня, пожалуйста, я считал, что ты сильнее.
– А тебе в голову не приходила мысль, что я устала быть сильной? Я три года буквально за волосы себя держу, чтобы не скатиться никуда, не начать заливать тоску коньяком. Думаешь, это большое счастье – быть сильной? Я бы с удовольствием была слабой, но не могу уже, привыкла. Да и сожрут.
– Пока есть я – не сожрут, – снова уткнувшись в тарелку, буркнул Олег. – Просто не раскисай, ладно? Давай дожмем это дело. Я без тебя не справлюсь, Стаська. Что я могу? Рожи всем начистить? Ну, так где-то на третьей персоне меня и остановят. А ты всех укатаешь, всех, кто остался. И я помогу, прикрою. Только не раскисай, очень прошу.
Я только кивнула – мне очень хотелось плакать, но делать этого уже было нельзя. Пообещала не раскисать.
Странный звонок от Захара раздался дня через три.
Главред молчал, я не знала, чем себя занять, целыми днями драила квартиру Олега и готовила ужины один изощреннее другого. И вдруг…
Захар задыхался то ли от быстрой ходьбы, то ли от волнения, и голос его звучал глухо:
– Мне кажется, до нас добрались.
– В каком смысле?
– Я вчера вернулся домой, Настя сидит на полу в ванной и ревет. Знаешь, истерика – настоящая такая истерика, с криками и вырыванием волос.
– Не понимаю…
– Не перебивай! – рявкнул Захар, и от неожиданности я закрыла рот и превратилась в слух. – Я спрашиваю – что с тобой, она икает, головой трясет и ни слова не говорит. Кое-как успокоил, напоил всякими валерьянками, она немного отошла и рассказывает – мол, ушла утром в салон красоты, пробыла там часа три, ну, ты-то знаешь, как это бывает. Вернулась – на стене в кухне висит другая картина.
Я живо воскресила в памяти небольшую кухню Лавровых и две картинки в рамках «под Прованс», висевшие над столом. На одной – какой-то пейзаж, на другой – букет лаванды, Настя привезла их из Франции, когда была там в пресс-туре, работая в пресс-службе мэрии.
– Короче, той, что с лавандой, не было, вместо нее – что-то абстрактное в тех же тонах. Настя испугалась, решила, что с ума сходит, убежала из квартиры, бродила где-то до вечера, а когда вернулась – все было на месте, как раньше – пейзаж и лаванда.
– Она ключи не теряла в последнее время? – помня о привычке подруги оставлять там и тут то открытую сумку, то кошелек, то банковскую карту, спросила я.
– Нет, я бы знал. Да не в ключах дело. У Ромашкиной тоже началось с этого, – тихо сказал Захар.
Я вздрогнула:
– Ты не рассказывал.
– Да какая теперь-то разница? Ну, в общем, там тоже была сперва картина, потом посуда в шкафу, потом вещи… Настя об этом знает, вот и испугалась. А кто не испугался бы? Что делать теперь, ума не приложу.
– Замки смени.
– Не понимаешь? Тем людям, что это проворачивают, никакой замок не проблема.
– Тогда увези ее куда-нибудь. Ну, не знаю – купи путевку, пусть улетит. Тебе спокойнее будет.
– Она одна не поедет.
– Да, мать твою, Лавров! – заорала я, выведенная из себя его неуверенным тоном. – Купи путевку на двоих с тещей! Заставь их уехать, а потом разберись со своей работой и тоже свали, понял? Я уже все равно ничего не могу изменить, поэтому будет лучше, если вас не найдут в ближайшее время.
– Уже нашли.
– Вот и исправь это! – рявкнула я и бросила трубку.
Ничто не убивает меня сильнее, чем мужская нерешительность. Ну, как можно знать, что жене грозит опасность, и вестись на ее бабское «не поеду» и «не хочу»? Сгреб в охапку, сунул в самолет – и всё.
В таком взбудораженном состоянии меня и нашел вернувшийся с работы Олег.
– Ну, вижу, сегодня что-то все-таки случилось, – констатировал он, переодеваясь в спальне. – Иди в кухню, поговорим.
Я подумала, что мне станет полегче, если я проговорю свои страхи вслух, и Самарин вполне годится на роль слушателя.
И он действительно внимательно выслушал мой рассказ, закурил и сказал:
– Н‑да… крепко. За вас взялись ребята из спецслужб – или те, кто раньше там служил.
– Это почему еще?
– Да это же весьма распространенный прием для доведения человека ближе к психушке. Еще немецкая «Штази» его использовала примерно в семидесятых годах.
– То есть это не у Насти крыша едет, это на самом деле происходит?
– Ну да. Ее «водят», подают сигнал, когда квартира свободна, кто-то заходит и меняет что-то в интерьере, в шкафах. Спустя время всё возвращают назад, и у человека начинает двоиться сознание. Он перестает понимать, где реальность, а где то, что он видел. Рано