И теперь - в преддверии нового витка сюжета - буду рада почитать ваше мнение о событиях и о героях! ;)
Sincerely yours, D.M.
========== Часть II. Глава 20. Мэнор ==========
Зима опустилась на Уилтшир неожиданно — однажды утром просто взяла и вступила в свои права, хотя, по подсчетам Гермионы Грейнджер, был еще только конец октября (она не была в этом до конца уверена). Холодный ветер то и дело завывал в коридорах сквозь неизвестно откуда взявшиеся щели оконных рам, благо, в спальнях и гостиных пока не мучил морозом. Гермиона проснулась и обнаружила за окном легкий первый снег, летящий, заметающий блестящими хлопьями ровные дорожки и по-осеннему пожухлые, но все еще удивительно ухоженные газоны. Некоторое время она бездумно смотрела на открывшийся пейзаж, пыталась припомнить, снилось ли ей что-то этой ночью. Нет. Кажется, ничего. Несмотря на то, что она проснулась в комнате одна… Как странно.
Вглядывалась вдаль на едва тронутые белизной шапки деревьев, теряющиеся в туманной дымке и незаметно сливающиеся с небом на невидимой линии горизонта. Легко улыбнувшись смене привычной картинки, принялась одеваться — с виду безмятежно, даже беззаботно, как будто и не знала никогда в своей жизни никаких тревог. Как будто происходящее с ней было совершенно нормальным, ни капли не выходящим за рамки привычного. Все то же: джинсы, ботинки, любимый кашемировый свитер. Теплая мантия, отороченная гладким, как шелк, мехом, однажды, всего какую-то неделю назад обнаруженная ею новенькой, завернутой в шуршащую бежевую бумагу с многажды повторенным печатным оттиском магазина мадам Малкин. Волшебная палочка… осталась в воспоминаниях и мечтах, очевидно, несбыточных. Гермиона даже не дождалась завтрака — именно сегодня слишком хотелось выйти на улицу, где она не была уже… кажется, два или три дня. Нужен был глоток живительного свежего воздуха. Все слышались шаги, разговоры за дверью (откуда им взяться, к ее комнате не подходили на пушечный выстрел) или на улице, за окном, выходящим прямо на дорожку перед домом и на широкое изящное крыльцо, теперь, после исчезновения хозяев дома, покрытое черными проталинами палых листьев и медленно, но верно теряющее весь свой былой лоск. Нет, Гермиона не боялась тех, кого могла встретить снаружи (почти, почти не боялась), они — волшебница знала наверняка — не представляли для нее серьезной угрозы, если только не желали поплатиться жизнью или еще чем посерьезнее. Но видеть их — что верно, то верно — не возникало никакого желания. Выбираясь в библиотеку за книгами, спускаясь в излюбленную гостиную парой этажей ниже в поисках Нагайны, если та по каким-то своим причинам давно не приползала в спальню, Гермиона несколько раз сталкивалась в темных коридорах с незнакомыми ей Пожирателями Смерти. Эти неожиданные встречи были неприятны, но и только: она каждый раз боролась с желанием немедленно ускориться, развернуться и убежать, либо слиться со стеной, рискуя неизбежно попасть под поток отвратительной ругани, исходящей от портретов сиятельных представителей семейства Малфоев. А встретившиеся ей лишь смеривали ее взглядами, полными презрения и неприязни, даже отвращения. Но что ей за дело до их взглядов? В конце концов, были ли эти люди опаснее или страшнее самого ее тюремщика? Вряд ли. Совершенно точно, нет.
Его не было уже несколько вечеров кряду. Три, кажется.
Темный Лорд… забрал ее палочку около пары недель назад (или сколько уже прошло?), когда Гермиона была вынуждена вернуться в его «обитель ужаса и беззакония», как она мысленно окрестила оставшийся бесхозным особняк. Без Малфоев некогда шикарное родовое гнездо медленно, но верно приходило в запустение. Эльфам приказывали убираться лишь в тех покоях, где обретались их непосредственные хозяева, если у них была острая необходимость задержаться в мэноре подольше. Но чаще всего особняк по большей части пустовал, и вот тогда Гермиона на свой страх и риск выбиралась из спальни.
Его не было. Нежная Нагайна обычно заползала в ее постель, сворачиваясь кольцами в ногах и даря покой, но сегодня не было и ее.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
Причесавшись у кристально чистого зеркала ванной комнаты, Грейнджер критически осмотрела себя и ободряюще улыбнулась своему отражению. Лицо ее немного осунулось, а взгляд потемнел; в глубине больших ярких глаз поселилась печаль.
— Я сбегу, — пообещала она себе шепотом. — Обязательно сбегу отсюда.
— Конечно же, нет, милая, — ответило отражение снисходительно, и Гермиона, фыркнув, поспешила выйти.
Преодолев несколько темных коридоров и пролетов лестницы с пыльными перилами и порадовавшись, что по пути никто не встретился, она, оглядываясь, будто воровка, выскользнула на улицу. Ей все еще не позволялось выходить; по крайней мере, никто не озвучивал ей ничего подобного, но за последнее время Грейнджер здорово осмелела, хотя сама от себя никогда не могла ожидать подобного поведения. Бывшая гриффиндорка ни за что не сказала бы, что не боится, и особенно — не боится его. Но человек, как известно, умеет приспосабливаться ко всему, и Гермиона приняла решение попытаться найти для себя наиболее комфортный вариант существования в той ситуации, где ей судьбой было уготовано оказаться. И с теми, с кем… Словом, она старалась принимать происходящее с той долей здравого смысла, которая еще была ей доступна, несмотря на то, что в минуты одиночества и свободы от его влияния и присутствия, она едва ли не рыдать хотела от осознания своего бессилия. Она ненавидела Темного Лорда за многое, но особенно за то, что с ней происходило. Теперь его не было. Гермиона хотела бы использовать каждое данное ей мгновение свободы с пользой, но ничего, черт возьми, не выходило.
Он должен был появиться вчера. Или завтра. Гермиона считала бы минуты, будь у нее часы. Но он в ответ на ее очередную простую просьбу возразил ей однажды таинственно: «Не надлежит беспокоиться о времени тому, у кого впереди бесконечность». Она долго думала об этом, но так и не поняла.
Гермиона бесшумно спустилась в сад, прошла по заснеженной аллее и нырнула в сторону с гравийной дорожки, мимо тисов и увядших розовых кустов.
Дом, разумеется, не пустовал; кто-то из волдемортовых слуг, как и всегда, определенно там находился, не говоря об эльфах. Но Гермиона Грейнджер не встретила ни души. Ни единой. Ни эльфа, ни призрака. И даже портреты, Мерлин, спасибо, спали в это сумрачное утро, подернутое ленивой полупрозрачной дымкой. На улице было холодно, совершенно ничего общего с той удивительно «неосенней» погодой, что стояла на улице в дни ее неудавшегося побега с Драко.
Гермиона поежилась и замерла. Она все еще не знала, что с ним, не имела понятия, жив ли он. От этой неизвестности она холодела. Даже, осмелев, пыталась спрашивать… его. Но все было бесполезно. Почему-то эта тема особенно раздражала Того-Кого-Нельзя-Называть, и Гермиона замолкала, так и не получив ни одного ответа на интересующие ее вопросы. Все, что ей оставалось, — собственные домыслы и надежды. Лицо Малфоя постепенно теряло четкость в ее сумбурных мыслях, хотя в первое время после своего возвращения она то и дело смахивала с щек непрошенные слезы, пролитые по своему некогда недругу. Ужасной была неизвестность.
От очередного воспоминания о собственном побеге и возвращении и о том, в каком странном оцепенении Гермиона провела первые несколько дней после него, руки снова покрылись мурашками. Всему причиной, единственной на свете причиной, разумеется, был он. Она теперь — не чета себе прежней — редко называла его по имени (по какому бы то ни было имени) даже в мыслях. Только неопределенное «он», и еще (редко) это местоимение, означавшее для нее теперь целый мир, сменялось на титул. «Лорд». Иногда — дурацкое «Тот-Кого-Нельзя-Называть». Но никогда — по имени. Страх перед именем… Нет. Дело было вовсе не в страхе. А в том, что в этом имени больше не было смысла. Всегда и так было ясно, о ком речь.
Каждый вечер. Он был ее мороком, постоянным, дурманящим и сводящим с ума, и Гермиона понятия не имела, известно ли ему об этом. Лорд проводил с ней, теряющейся в собственных ощущениях и догадках о причинах этого состояния и его странной к ней привязанности, практически каждый свой вечер. Когда мог, очевидно. Как будто за те несколько дней, что Гермионы не было в мэноре, он успел что-то для себя осознать.