заключительного аккорда она положила руки на колени и посмотрела на меня.
— Вот черт! Я никогда не видел, чтобы кто-то так играл.
— Я ошиблась в одном месте.
— Я не слышал.
— Вот здесь. — Элисабет пробежалась по клавишам.
— Ты так здорово играешь!
— Нет. — Она вздохнула и закрыла ноты. Со стуком опустила крышку, взяла подсвечник, вытянув руку, чтобы волосы не загорелись.
— Что ты играла?
— Бетховена. Соната номер восемь, часть первая.
— Тебе надо быть пианисткой! — крикнул я ей вслед — она уже ушла на кухню.
— Мне способностей не хватит.
Элисабет поставила подсвечник на стол.
— Ты, наверное, давно занимаешься?
— С пяти лет. Давай подсушим хлеб.
Она отрыла буфет и достала хлеб для тостов. Я отхлебнул вина.
— Ты начала в пять лет?
— Да. И еще масло…
Элисабет достала масленку. Потом поставила тарелки с крабами на кухонный стол, взяла тостер и приборы.
— Я с прошлой весны не играла, — сказала она и включила лампу на потолке.
— Почему?
— Способностей маловато. Я никогда не стану настоящей пианисткой.
Я тронул вилочку для крабов и красные щипчики.
— Как с этим обращаться?
— Сначала я вынимаю то, что под панцирем.
Элисабет сунула хлеб в тостер. — Ковыряю вилочкой.
— А щипцы для чего?
— Для клешней. Никогда не ел крабов?
— Нет.
Элисабет отпила вина и посмотрела на меня.
— Почему ты сюда пришел прошлой ночью?
— Я же говорил.
— Скажи еще.
— Потому что люблю тебя.
Ее улыбку впору было повесить над Сёдерте-льевэген. Осветила бы всю дорогу от моста Лилье-хольмсбрун до площадки на Кунгенс-Курва.
— Скажи еще раз, — попросила Элисабет.
— Я люблю тебя.
— Какой ты хороший.
— Да ну. А кто живет в комнате рядом с твоей?
— Никто.
— Тогда — кто там жил?
Улыбка погасла, морщинка над левым глазом вернулась.
— Там жил мой брат. Фредрик.
— Он переехал?
— Он погиб. — Элисабет яростно терзала краба. — Разбился на мотоцикле пять лет назад.
Я не знал, что сказать, поэтому тоже стал ковырять краба. Элисабет передала мне кусок подсушенного хлеба.
— Он приехал домой из Америки, добыл мотоцикл и столкнулся с грузовиком на Броммаплан. Мама так и не оправилась. Раньше она работала, но после Фредрика все время дома. По утрам плавает в бассейне, потом поднимается в его комнату и сидит за столом. Иногда до самого ужина сидит. Разбирает, что осталось в его ящиках, переставляет книги. Папа… — Элисабет отпила вина, вновь посмотрела на меня. — Папы почти никогда нет. Он приходит домой к ночи, сидит в гостиной, спит. Фирма разваливается. Раньше у нас был чудесный домик в Даларё. Продали прошлой весной. А теперь и отсюда надо переезжать в дом поменьше. У мамы один разговор: что делать с вещами Фредрика. Папа с нами не разговаривает. Его только Паддан интересует.
На глазах у Элисабет выступили слезы, она упорно ковыряла краба. Слезы скатились по щекам, упали на розовато-бурый панцирь.
— Давай поговорим о чем-нибудь другом. — Она оторвала бумажное полотенце и высморкалась. Достала из буфета зеленые салфетки, снова села. Протянула салфетку мне.
— Научишь меня шевелить ушами?
— Надо напрячь мышцы, которыми смеются, — объяснил я.
Элисабет сделала большой глоток вина и попыталась пошевелить ушами. Ничего не вышло. Уши не двинулись ни на миллиметр.
— Немножко пошевелились, — соврал я.
— Правда? — Элисабет просветлела, попробовала еще раз.
— Совсем чуть-чуть, — сказал я. — Но ты на правильном пути.
Она вздохнула и вынула листок, добытый в «Грёна Лунд».
— Анализ характера, — объявила она и развернула листок.
Я потянулся забрать его, но Элисабет отдернула руку.
— Четырнадцать пунктов, — заметила она.
— Какие? — Я взял щипчики и попытался расколоть клешню.
— «Проницательность, эгоистичность, приспособляемость, стремление обладать, надежность, опытный…»
Элисабет засмеялась:
— В чем, интересно? — и продолжила:
— «…пунктуальный, реалист, уравновешенный, романтичный…» А-а-а, — воскликнула Элисабет. — Ура, я это заметила, хотя тут ничего не говорится про склонность к ночным визитам по пожарной лестнице.
Она дочитала:
— «…внимательный, заботливый, большой интеллектуальный потенциал, спокойный».
Элисабет протянула мне бланк.
— Браво. Мне нравится, что ты романтичный, внимательный и заботливый. Но учитывая, какую баню ты устроил тем ребятам в школе… не знаю, стоит ли доверять этому тесту.
Элисабет смотрела на меня, как смотрела на ноты. Взгляд такой силы выдержать почти невозможно.
— И в чем же ты так опытен?
— Немного в том, немного в сем.
— Немного!.. — Элисабет засмеялась. Потом перегнулась через стол и посмотрела на меня в упор.
— У тебя было много девушек?
— Не особенно.
— Ав средней школе?
— Как сказать…
— «Как сказать»? Не увиливай.
Она ударила меня вилочкой по пальцам.
— Ну, была девочка, ее звали Вуокко, — признался я.
— И вы с ней гуляли.
— Ой да ну. Немножко.
— Насколько немножко?
Сейчас опять стукнет меня вилкой. Я убрал пальцы.
— Встречались иногда. Ездили в один лагерь два лета подряд.
— Ага. Понимаю. Не спали по ночам, играли в темноте в жуткие игры. Понимаю-понимаю.
— Да. Хотя она считала, что я долго разгоняюсь.
— В каком смысле?
— Не знаю. Наверное, она ошибалась. В анализе же не сказано, что я долго разгоняюсь.
— Ты мне таким совсем не кажешься. — Элисабет приступила к клешням краба, одновременно вынула хлеб из тостера и положила мне на тарелку.
— Ну, она так думала. Она порвала со мной и стала всем говорить, что я ничего собой не представляю.
— А мне кажется, представляешь. Хотя слов о любви от тебя вряд ли дождешься.
Я указал на распечатку с анализом почерка.
— Там же написано, что я романтичный.
Элисабет улыбнулась:
— Ты был влюблен в эту Вуокко?
— Нет. Но она была красивая и классная.
— А я классная?
— Да.
— Ты меня не знаешь. — Она вздохнула и вновь попыталась пошевелить ушами. Безуспешно.
— Отлично, — похвалил я. — Чуть-чуть пошевелились.
— Чуть-чуть? — Похоже, Элисабет заметила, что я вру.
— Очень чуть-чуть. Еле заметно.
Доев, мы решили сразу выбросить панцири, чтобы не воняли. Я пошел вместе с Элисабет.
Возле мусорного бака послышался негромкий скрежет.
Мы остановились. Что-то с лязгом упало, Элисабет ухватила меня за руку.
— Барсук, — прошептала она. — Опять опрокинул бак. Дурень. И здоровый, как немецкая овчарка. Вот подожди, сам увидишь.
Мы подкрались к баку, но барсук уже удрал. Бак лежал на боку, дорожка до самого гаража была завалена мусором.
— А правда, что если барсук укусит, то уже зубы не разожмет? — спросила Элисабет.
— Не знаю. Я не спец по барсукам.
— Это ты-то, такой опытный. Что, никогда не имел дела с барсуками?
— Нет. — Я поцеловал Элисабет, а она так и стояла с мусорным мешком в руке.
Наконец она бросила его в кучу рассыпавшегося мусора, обняла меня, сунула руки мне в задние карманы. Сквозь толстую ткань я почувствовал ее ногти.
— Искупаемся? —