певца и сдержанная гитара.
— Тебе нравится Брель?
— Кто это?
— Он написал эту песню.
— Я не слушаю песен.
— Тебе нравится в школе? — спросила Элисабет от двери на веранду.
— В общем, да, — ответил я. — Хотя не понимаю, зачем нам это старье.
— Ну, все в классе уже поняли, что ты не любишь старинные пьесы.
— Нам нужна пьеса о том, что происходит сейчас. А мы тратим время на пыльную чепуху.
— Ты правда думаешь, что «Гамлет» — пыльная чепуха?
— Там все так запутанно. Одной болтовни сколько.
— Не понимаю, зачем ты ходишь в эту школу, если театр тебе неинтересен. Тебе, наверное, надо было подавать заявление в гимназию верховой езды в Траносе. Вот у них точно движу-у-у-уха. Тебе нравятся галифе для верховой езды?
— В смысле — «нравятся»?
— Они тебе кажутся красивыми?
— Дурацкие штаны, вот и все.
— О, вот тут я бы поспорила. Хочешь мои посмотреть?
— Ты без них красивее.
— А вот это мило. — Элисабет уселась верхом на меня, распростертого на диване. Наклонилась и поцеловала меня, еще поцеловала. Потом вдруг поднялась, принесла бокал и одним глотком осушила его.
— Папа говорит, мое желание учиться на театральном курсе — просто блажь. Блажь. Он считает, что на девушек моего возраста часто блажь находит, что бы это ни значило.
— Это значит, что человек может быстро передумать. В таких случаях и говорят — «блажь нашла».
— Зато ты надежный, уравновешенный и спокойный. На тебя никакая блажь не найдет.
— Почему ты ничего не написала для анализа? — спросил я.
— Потому что мне это не надо. Мой характер держится всего на трех китах.
— И каких?
— Склонность к блажи, вечная отличница и низкая самооценка.
— Да ну.
— Что «да ну»?
— Ты еще и красивая.
— Дурень, это же не черта характера.
— И играешь на пианино, как какой-нибудь…
— …виртуоз.
— Ага, — согласился я. — И тебя так хорошо трогать.
— Ты бы имел успех в школе верховой езды в Тра-носе. Только представь себе сотню возбужденных девиц, которые вечерами надраивают кавалерийские сапоги. Ты бы там был первым учеником.
Элисабет взяла мой бокал и залпом выпила.
— Это было мое вино, — сказал я.
— Можно открыть еще.
— Не хочу.
— Ну да, конечно, ты же боксер.
Элисабет снова уселась на меня верхом:
— Приласкай меня. Приласкай еще раз.
Потом легла рядом и посмотрела на меня.
— Кажется, я немного напилась, сообщила она. — Как думаешь, я требовательная?
— В каком смысле?
— Ты знаешь, что значит «требовательная».
— Закрой рот, тогда приласкаю, — сказал я.
— Ты точно не хочешь записаться в школу верховой езды?
— Заткнись, — прошептал я.
— Какой ты милый, — фыркнула она. — А я немножко напилась.
30
О, братья и сестры мои, что есть любовь? Мне было десять лет, я заикался, я мочился в постель, и школьная медсестра отправила меня на «Централен», в клинику детской и юношеской психиатрии. Когда мы вернулись домой, мама спросила, говорил ли я что-нибудь про Рольфа.
«Нет», — сказал я. «И очень хорошо, — сказала мама. — А то бы ему это не понравилось».
Сестры и братья мои! Скажите же мне, что есть любовь?
Я бежал вниз по Слагсте. Бегать в кроссовках с отрезанными носами нелегко: я боялся ушибить пальцы и потому слишком высоко вскидывал ноги. Мне предстояло одолеть семь километров, а прямо посреди трассы был склон, который начинался у самой гальки, у вод Мэларена, и тянулся вверх метров на тридцать. Со скал можно было увидеть Экерён и даже Кунгсхатт[25]. Склон был длинный, с жесткой землей, и я пробежал его трижды. В первый раз легко, во второй тоже. В третий раз на полпути вверх я выдохся и добежал на одной силе воли.
После третьего подъема легкие отчаянно требовали воздуха, тело хоть на миг хотело остановиться. Но я заставил себя двигаться дальше, в голове стучало: не останавливайся, не останавливайся.
И я бежал до самого спортзала. Там я провел три раунда с тенью, потом поработал с лапами, а напоследок — сто приседаний.
— Во что влип? — спросил Морган — в душе он увидел мои синяки.
— Нарвался на банду малолеток на прошлой неделе, — соврал я, изучая самую крупную отметину у себя на боку, примерно на высоте локтя. Красота: размером с коробок спичек, сине-зеленая, с желтизной.
— Вот паразиты, — выругался Морган, — руки бы им поотрывать.
Он скрылся в парной. Я намылился, ополоснулся, вымыл голову.
— Эй, там! — крикнул Иво. — Если начнешь заниматься как следует, можешь пока взять вот эти.
Он поставил рядом с моим барахлом потертые беговые кроссовки.
— Спасибо! — крикнул я.
Вытершись, примерил их. Почти подошли, чуть великоваты, но можно ведь и двое носков надеть.
Кроссовки без носов я выкинул в мусорную корзину.
Выходить на улицу всегда приятно. Воздух в подвале просто тошнотворный, поразительно, что там вообще кто-то как-то шевелится. Я миновал место, где меня подкараулили Раймо с Навозником. Наверное, они не стали обращать внимания на мои россказни. Раймо осторожен, а Навозник не захочет снова угодить в тюрьму. Он много раз это говорил. «Больше я туда не собираюсь, и не просите». Они наверняка решили, что являться на виллу средь бела дня рискованно — люди на улице их сто раз заметят.
— Рот раскрой: раз за разом розовые розы растут рядом с ратушей, — громко сказал я себе и расправил плечи.
Когда я пришел домой, Лена сидела за кухонным столом и уничтожала ветчину со шпинатом. Я бросил свой спортивный пакет на пол и сел напротив нее.
— На что уставился? — Лена возила кусочком хлеба по тарелке, подбирая остатки шпината.
— На тебя.
— Ну смотри, если хочешь. — Лена взялась за молоко.
— Я видел тебя в «Грёна Лунде».
У Лены появились молочные усы над верхней губой.
— У тебя усы, — сказал я. Лена быстро стерла молоко указательным пальцем.
— Я и Навозника видел, — прибавил я.
— Не говори маме.
— Почему?
— Расстроится.
— Она расстроится не потому, что я ей скажу. Она расстроится из-за того, что ты сделала.
Я дал ей пощечину. Не сильно, но Лена тут же начала плакать.
— Тебя изнасиловали? Ай-ай-ай. Навозник тебя изнасиловал. Понимаю.
— Не говори маме.
— Не указывай мне, что делать.
— Она не вынесет. — Лена приложила ладонь к щеке. Я был почти готов ударить ее еще раз, но она отодвинулась. Черт с ней.
— Какая же ты… Гадина какая. Спутаться с маминым мужиком, потом притвориться, что он тебя изнасиловал, а еще потом наведаться с ним в «Грёна Лунд» и кататься на американских горках, такая деточка. Ну и сестрица у меня,