начал махать кулаками. Ты что, постоянно дерешься?
— Нет, — ответил я. — Только если меня задирают. Элисабет покачала головой.
— Ты вечно лезешь в драку потому, что ты боксер?
— Господи!..
— Он-то тут при чем?
— Ты не понимаешь, — сказал я. — Нельзя допускать, чтобы над кем-то издевались. Если эти гады заметят, что их боятся, они совсем из берегов выйдут.
— Что-то я не заметила, чтобы над тобой так уж издевались. У тебя самого не язык, а бритва. «Тебя фрекен Кулакова заждалась»! Да от такого кто угодно взбесится.
— Господи Иисусе! — вымолвил я.
— Не вмешивай его. А то он ударит тебя крестом прямо по лбу.
— Может, ты не хочешь со мной в магазин?
— Ну почему. — Элисабет прикусила губу. — Не каждый день я хожу по магазинам с любителями подраться.
— Любителями подраться?
Элисабет взяла книгу, которую дал мне Янне.
— Только о войне и думаешь?
— Не ходи, если не хочешь.
— Серьезно, — сказала она. — Тебе только это и интересно? Война, драки?
— Когда я был у тебя…
— М-м?
— Когда я был у тебя вчера ночью, никто ни с кем не воевал.
Элисабет обняла меня, оставила влажный поцелуй на губах.
— Дурачок.
На станции «Централен» мы вышли. Элисабет спросила, где я обычно закупаюсь.
— Где подешевле. Мне нужны джинсы, пара рубашек, кое-какое белье.
Морщина над глазом, которая несколько минут назад исчезла, появилась снова.
— А какие ты хочешь? — Она посмотрела на мои умеренно чистые штаны.
— Какие не будут стоить целое состояние.
— Тебе нужны «ливайсы», — объявила Элисабет. — Черные.
— У меня на такие денег не хватит.
Морщинка над глазом стала глубже. Элисабет облизнула губы.
— Я что, так себе человек? Не того сорта? Не пара девушке, которая живет в замке с бассейном? Тебе не обязательно составлять мне компанию. Я сам в состоянии купить себе шмотки.
И я зашагал по Хамнгатан.
Элисабет нагнала меня, дернула сзади за рукав.
— Эй!
Я вырвался и пошел дальше.
— Слушай! — Она снова догнала. — Подожди.
— Тебе и так есть чем заняться. Поплавать в бассейне, например, потусоваться с какими-нибудь шикарными приятелями. Плюнь на меня.
— Что за детский сад!
Я остановился, посмотрел на нее. Морщинка исчезла.
— Я люблю тебя, — сказала Элисабет. — Ты дурак, но я тебя люблю.
— Мне надо купить одежду, — ответил я. — Дерь-мотряпки. Вы, начинающие снобы, такое даже на маскарад не наденете.
— Прости. — Элисабет сунула руки мне в задние карманы, вновь прошептала «прости», прижалась ко мне.
— Все забыто, — сказал я. — Пойдем.
Я купил джинсы и рубашку — дороговато, но Элисабет сочла, что они как раз для меня; еще купил белье. Рубашка и правда была красивая — коричневая, в широкую желтую полоску. После мы зашли перекусить в уличное кафе. Элисабет пила чай, я — капучино.
— Янос и Лиса правы, — рассуждал я. — Все дело в статусе. Не только в театре. Здесь, на улице, — тоже. На какой-нибудь шикарной тусовке ты будешь меня стыдиться.
Элисабет покраснела.
— Ты чего такой вредный?
— Я говорю как есть.
— Да что ты знаешь о моих чувствах?
— Мне кажется, довольно много знаю.
— Это уже подло. Она посмотрела так, будто у меня в чашке собачье дерьмо.
— А что, не так? До сих пор все твои знакомые жили в каких-нибудь скромных замках с «БМВ» и «мерседесом» на подъездной дорожке…
— Ты ничего не знаешь! — зашипела она; официант, обслуживавший пару за соседним столиком, обернулся.
— Зато умею угадывать.
Элисабет со вздохом откинулась на спинку стула и осмотрелась. Выгребла из кармана сигареты, закурила, выпустила вверх струю дыма. Удивительно, как в навесе не образовалась дыра.
— Думаешь, ты что-то обо мне понял только потому, что видел наш дом?
— Думаю.
Какое-то время Элисабет курила, рассматривая людей на улице.
— Ну ладно, да, я снобка. Меня так воспитали. У меня всегда было все, чего мне хотелось, у мамы с папой полно денег, но ты все равно мне нравишься.
— Странно!
— Какой же ты вредный!
Окурок упал в пепельницу, едва не обратив ее в стеклянное крошево.
— Ну а теперь что? — спросила Элисабет.
Bh Не знаю.
Элисабет протянула мне руку. Я посмотрел на нее, потом взял.
— Это не так легко, как тебе кажется!
— Что именно? — спросил я. — Иметь что хочешь, стоит только пальцем ткнуть?
Элисабет покачала головой, сглотнула.
— Что сказал Янне?
Я раздумывал, говорить ли. Как-то неловко пересказывать, как тебя нахваливали.
— Он хвалил тебя, да? — спросила Элисабет. — Говорил, что у тебя талант, как я не знаю у кого?
— Он сказал, что мне нужно писать. По полстраницы в день. И дал вот это.
Я показал на книгу. Книга лежала на столике, сверху я пристроил чашку с кофе.
— Не знаю, место ли мне в нашем классе. — Элисабет прикусила безымянный палец левой руки.
— Почему тебе там должно быть не место?
— Ну, я же такая обычная.
— Не обычнее любого другого человека.
— Ну вот. Во мне нет ничего особенного. И говорю я невнятно.
— Я тоже.
— Карл у Клары украл кораллы, а Клара у Карла украла кларнет! — протарахтела она, выпрямившись и приложив ладонь к низу живота.
— О любви не меня ли вы, милый, молили! — воскликнул я. Некоторые звуки провалились глубоко в горло.
Элисабет снова закурила. Официант смотрел на нее. Наверняка думал, какая она красотка.
— Все остальные в нашем классе на своем месте, — заметила она. — Вы каким-то образом подходите друг другу. А я нет.
— Да ну.
— У меня, наверное, таланта нет. И ничем настоящим я не смогу стать.
— Да ну, — повторил я.
Элисабет фыркнула:
— По-твоему, это так просто?
— Что?
— Быть мной.
— Ну да.
— Не знаешь ты моего папу.
— Ты уже говорила, что я его не знаю. — Какое-то время я размышлял, не рассказать ли ей про Навозника.
— Я всегда хорошо училась в школе. По всем предметам хорошо училась. — Она подалась ко мне. — Я не хочу быть вечной отличницей!
— Отличники отличаются от остальных отлавли-вателей ондатров.
— Как красиво ты выговариваешь «т».
— Ну, мне пора. У меня тренировка. Ты точно хочешь пойти со мной в «Грёна Лунд»?
— Конечно. Пять лет там не была.
Мы дошли до метро. Вместе ждали поезда, и Элисабет сунула руки мне в задние карманы. Когда двери вагона открылись, я отдал ей плащ.
— До завтра, — сказала она и села в поезд до Альви-ка. Махнула мне в окно, потом исчезла в туннеле, я видел, как темнота засосала последний вагон. И мне уже не хватало Элисабет так, словно она на семь лет уехала по контракту в Монголию.
27
Братья и сестры, откройте же мне скорее,