— маленький серебристый вагончик с надписью «Джет-лайн».
Элисабет взяла меня за руку, и поезд начал медленно подниматься; сверху я видел красные и зеленые огоньки и всю-всю публику.
Элисабет крепко держала меня за руку.
Мы полетели вниз по первой горке, Элисабет завизжала.
Я тоже заорал, но только когда мы въехали на вторую горку; там поезд устремился вниз почти отвесно.
Держась за руки, мы проехали три круга.
— Уф, — выдохнула Элисабет. — Чем теперь займемся?
— Не знаю, — ответил я. — А ты что думаешь?
— Дом с привидениями. Падцан сказала, что нам непременно надо посмотреть Дом с привидениями. Говорит, там ужасные кошмары.
И мы отправились в Дом с привидениями — хибару, из которой валил дым. Отстояли очередь и вошли; Из-за голубоватого фосфоресцирующего света все, кто одет в белое, были видны особенно отчетливо.
Мы прошли по коридору со скелетами на стенах; Элисабет вцепилась мне в рубашку и иногда щипалась. Остановились мы у какой-то дыры в стене. «Сунь руку, если смелый», — предлагала табличка.
Ты смелый? — спросила Элисабет и сунула руку в дыру. Подождала, вытащила. — Сломалось, наверное…
Глаза привыкли к голубовато-белому свечению; стали видны лица людей. Посетители хихикали и старались испугаться.
Мы вышли в большой холл с нелепой хрустальной люстрой. Это был вроде как зал в замке с привидениями, полно скелетов, изъеденный червями труп играл на органе. Над залом балкон, который то и дело с грохотом обрывался вниз. Обрывался он всякий раз, как на него кто-нибудь заходил; услышав грохот, я поднял глаза — и на долю секунды мне показалось, что передо мной мелькнул Навозник.
— Ерунда какая. — Элисабет поднималась по лестнице; мы следовали по стрелкам с надписью «Выход». У самого выхода на нас выпрыгнул скелет, напугал. Слава богу, свежий воздух. В Доме было ужасно жарко.
Я осмотрелся в поисках Навозника. Наверное, я обознался — его нигде не было.
— Отстой, — заявила Элисабет и потянула меня в другой конец парка. — О, вот что нам надо. — Она остановилась у стола, где было написано «Графология: познай себя. Напиши свое имя и узнай все о себе».
Девушка в красной рубашке-поло и с высоко зачесанным хвостом дала Элисабет листок бумаги.
— Пиши! — Элисабет положила листок передо мной.
— Что?
— Как тебя зовут.
— А ты не будешь?
— Не спорь! Пиши.
Я большими буквами вывел: «Йон-Йон Сундберг», девушка с хвостом чуть не выдернула лист у меня из-под руки и сунула его в какую-то машинку. Зашуршал принтер.
— Вот сейчас-то и выяснится, что ты за тип, — рассмеялась Элисабет. Девушка с хвостом, оторвав распечатку, протянула ее мне, но Элисабет перехватила листок и сунула себе в карман.
— Ага! Теперь я все про тебя узнаю.
— Посмотрим, — ответил я.
— Мы тебя изучим в тишине и покое. А теперь куда?
— В Туннель любви? — предложил я.
Элисабет засмеялась, словно я отпустил удачную шутку.
— Ну нет. Хватит с меня туннелей, загадочных домов с дымом и скелетами.
— Какие в туннеле любви скелеты?
— Откуда я знаю. Пойдем побросаем мяч.
Побросали мячи; все пять моих попали в ведерко.
— Эй! — крикнул я прыщавому пареньку за прилавком. — Я выбил все. Тащи синего медведя!
Парнишка покачал головой:
— Со свободным входом кидайте сколько хотите. За приз надо платить, как всем остальным.
— Идиотская система, — заметила Элисабет.
Парень за стойкой пожал плечами, и мы ушли.
— Не люблю сладкую вату, — Элисабет поглядела на малыша, который уронил вату на асфальт и теперь плакал.
— Чем займемся? — спросил я.
— Давай еще на американские горки, — предложила Элисабет.
Мы подошли к горкам и какое-то время смотрели на тех, кто катался.
И тут я снова увидел его. Навозника. Теперь как будто и он меня увидел. Он положил руку на ее плечо, прижал к себе. Рядом с ним в вагончике — Лена, моя сестра. Она повернулась к Навознику, быстро поцеловала в щеку, и они исчезли в павильоне, откуда вагончики выезжали.
— Очередь слишком длинная, — сказал я.
Элисабет сунула мою руку себе в карман.
У меня часто-часто билось сердце. Элисабет сжала мне пальцы.
— Может, пойдем? Мама и папа с Паддан уехали к знакомым в Ставсудцу. У меня в холодильнике два краба и бутылка вина.
28
Братья и сестры, что есть любовная тоска? В средней школе Смурф был тайно влюблен в Лейлу Афрам. На уроках он не сводил с нее глаз, а на перемене только на нее и пялился.
В шестом классе учительница спросила, как называется большая подзорная труба, в которую наблюдают за звездами. Смурф, который кроме Лейлы Афрам ничего не видел, поднял руку. И объявил: «Микроскоп».
И тогда Лейла Афрам обернулась к нему и засмеялась.
Смурф был раздавлен. Онупал на парту и стал бить себя кулаками по голове.
«Она думает, что я идиот, — сказал он на перемене и стукнул кулаком кирпичную стену. — Идиот, идиот, идиот!» Он раскровил себе костяшки пальцев, и учительница отправила его к медсестре перевязать руку.
Сестры и братья, скажите же мне — что есть любовная тоска?
— Открой, — сказала Элисабет и положила расколотых крабов на две громадные тарелки.
Я вытащил пробку, Элисабет принесла зеленые бокалы на высоких ножках.
— Или ты не пьешь, когда ходишь на тренировки? — Она придвинула бокалы, и я разлил белое вино.
— Ой да ну, — ответил я.
— Ой да ну! — передразнила она. — Твое любимое выражение, да?
— Да ну! — Я захохотал и поставил бутылку на стол.
— Ваше здоровье. — Элисабет выпила, глядя на меня. Вино было вкусное.
Потом Элисабет сказала: «Пошли!» и поставила бокал на кухонный стол. Я отправился за ней в гостиную, она открыла раздвижные двери, которых я раньше не замечал.
За ними оказалась большая комната с роялем, два светло-коричневых дивана углом и столик из стекла и металла. На рояле стоял подсвечник. Элисабет взяла его в руки. На вид тяжелый.
— Ты умеешь играть на пианино? — спросил я.
Элисабет поставила подсвечник на столик, зажгла свечи и подошла к роялю.
— Сыграть что-нибудь?
— Да.
Она открыла крышку и порылась в нотах. Села, посидела неподвижно, а потом подняла руки и опустила пальцы на клавиши. Удивительно, как рояль не раскололся на куски. От аккорда загудела вся комната. Элисабет не сводила глаз с нот, раскачивалась, а взгляд у нее был — нотной бумаге впору загореться Вернулась морщинка над левым глазом.
Элисабет качалась в такт безумной музыке, рот у нее приоткрылся, пальцы летали по клавишам; вот несколько тяжких аккордов, вот робкий ответ. Элисабет прямо-таки возделывала клавиатуру, и тело ее раскачивалось, бесконечно прекрасное.
После