вас звать?
– Наденька, – прошептала она растерянно.
Николай успел удивиться: почему Наденька, а не Надя? Уменьшительная форма ей не
подходила, тем более что она оказалась одного роста с Бояркиным – это тоже привело его в
замешательство.
– А вы не курите? – вдруг спросил он.
– Не-ет, – ничего не понимая, ответила она.
– Ага, ну и хорошо, – сказал Бояркин, пытаясь справиться с волнением. – А меня зовут
Николай. Вам далеко еще идти?
– Я уже пришла. Вот мой подъезд…
– Давайте присядем.
– Давайте. А зачем мы с вами познакомились?
– Ну, я затрудняюсь сказать. Люди зачем-то знакомятся. Я, например, хочу подыскать
себе жену.
– Да? Но разве так бывает?
– Да, люди, бывает, и женятся, – ответил Бояркин, пытаясь разглядеть ее лицо. –
Лично я за свою жизнь видел несколько свадеб. А вы видели?
Наденька засмеялась. Усевшись на скамейку перед подъездом, они оба успокоились,
поговорили о разных мелочах, о том, что сегодня теплый вечер, что завтра, наверное, снова
будет жаркий день. Потом Николай попросил ее рассказать о себе.
– Да и рассказывать нечего, – сказала она. – Закончила десять классов, второй год
работаю лаборанткой. Живу с матерью и бабушкой. Бабушка у меня хорошая, а мать я не
люблю.
– Почему? – удивился Николай.
– Плохая она, – проговорила Наденька мгновенно изменившимся глухим тоном. – Я
выросла у бабушки в деревне, а мать жила в городе. Работала в многотиражке – это газета так
называется. Работала без образования, а потом поступила на журналистику заочно. С папой
разошлась. Я его даже не помню. Тетка Тамара, она в деревне живет, говорит, что отец
хороший был. А мать его всегда ругает. Отец алименты платил, мать их получала, а мы жили
с бабушкой на ее пенсию. Потом бабушку парализовало, – Наденька заговорила совсем
гнусаво. – Я тогда в восьмом классе училась. Как вспомню, что ходила в школу в штопаных
чулках, в коротких платьишках, да с заплатками на рукавах, так мне и теперь мать убить
хочется. Меня из-за этого и в школе не любили. Ты же знаешь, сейчас одетых любят. И
учителя не любили. Училась я так себе – на троечки.
Наденька заплакала. Плакала она очень трогательно – так дети в детсадовских
спектаклях изображают плачущих зайчиков. Она терла глаза, и слезы, наверное, от этого
капали очень обильно.
– А сюда мы приехали, когда я училась в десятом классе, – всхлипывая, продолжала
Наденька. – Мамка закончила свой факультет, ее поставили работать редактором
многотиражки и дали однокомнатную квартиру. Она сразу обменяла свою однокомнатную и
нашу с бабушкой в поселке на вот эту двухкомнатную. И нас сюда перевезла. Я плохо
училась, она стала меня бить, а бабушка заступиться не могла. Она и сейчас меня бьет…
– Да как же тебя бить-то!? – вырвалось у Бояркина – Ты же взрослая.
– А она бьет, – сказала Наденька и заплакала снова еще и от того, что ее бьют,
несмотря на то, что она взрослая. – Вон позавчера била. Я деньги получила, да не все отдала.
Мне долг надо было вернуть. А мать побила.
Бояркин поднялся и, глубоко дыша, несколько раз прошелся около скамейки.
– Это черт знает что! – сказал он. – Что же ты не уйдешь от нее?
– Да куда же я уйду? В десятом классе убегала зимой три раза. Похожу, померзну, да
снова стучусь. Тут еще тетка Раиска живет, тоже мамкина сестра, так та еще злее. И она меня
била…
Николай представил, как Наденька возвращается с холода со слезами, с красным
носом, с красными руками, в каком-нибудь коротеньком пальтишке, и задохнулся от жалости.
Ему даже показалось, что он когда-то видел ее такую, но не обратил внимания.
Они говорили еще долго и о многом. На скамейке было темно. Неоновые фонари,
подсинивающие воздух всего города, светились где-то на улицах, и Наденькино лицо
оставалось невидимым, но теперь ее внешность не имела для Бояркина слишком большого
значения. "А ведь она хорошая, – думал Николай. – Пусть другие умнее, зато она доверчивая,
естественная. Она не боится говорить даже о том, что невыгодно ее выставляет (как она
сказала: "училась так себе, на троечки"). Если она в чем-то и плоха, то в этом виновато ее
окружение и обстоятельства. Просто все это надо изменить". Бояркин почему-то
почувствовал виноватым и себя.
– Я знаю, куда тебе уйти, – сказал он, присев поближе. – Выходи замуж… за меня.
– Не надо смеяться надо мной, – прошептала Наденька.
В это время по тротуару с ревом промчался мотоцикл, плеснув светом в ее мокрое
лицо с обиженно выпяченной губой. "Ну что с ней, такой, делать, куда ее денешь…" –
подумал Николай.
Он долго убеждал ее, что не обманывает. Наденька плакала и не верила. Николай
несколько раз давал честное слово и сам был готов заплакать от жалости к ней, уже не
верившей ни во что доброе.
– Мы обойдемся без застолья, без машин с шарами и лентами, без колец, – уговаривал
он. – Терпеть не могу этой напыщенности. Я и так не обману. Мы снимем квартиру и станем
жить так, как захотим. Будем читать… Ты чем-нибудь увлекаешься? Ну, вот в лаборатории ты
что делаешь?
– Мою разные склянки, колбы…
– А дома? Слушай-ка, а что если ты будешь играть на гитаре?
– А я на пианино играю, – сказала Наденька.
– Да ты что! Вот это да! А где ты училась?
– В кружке при доме культуры мамкиного завода. Стала учиться, когда приехала в
город.
У Бояркина отпали всякие сомнения. Он уже мысленно видел и квартиру, и семью, и
жену, которая занимается музыкой и учит его самого. Атмосфера семьи будет
доброжелательная, творческая, и тем, кто к ним придет в гости, будет интересно.
Освещенные далеким застывшим светом фонарей, они проговорили всю ночь. С
рассветом Николай рассмотрел, что у его невесты короткие светлые реснички, крупный нос,
большая нескладная фигура. Подавляя в себе шевельнувшееся недовольство, Николай
поспешно вернулся к уже нарисованной картине семьи – Наденька будет в длинном халате,
она будет заниматься музыкой, и музыка наложит отпечаток одухотворенности на ее
личность и, следовательно, на весь облик. А с одухотворенностью такое лицо может быть не
только привлекательным, но и оригинально-загадочным. И это лицо – именно это – станет
для него родным. Николай отметил, что свою формулировку о привычке нужно дополнить
пунктом о принятии внешнего своеобразия избранной. Этого он почему-то не предусмотрел.
Увидев первый автобус, замелькавший за домами, они удивились. Потом, в разных
сторонах