еще учился, а
так? В праздники и то сидишь.
– А что такое праздники? – отвечал ему Николай. – Дни ничегонеделанья? Что это за
радость вышвыривать из своей жизни целые дни?
На понимание он не надеялся, но и подстраиваться теперь уж не хотел.
– Ну-ну, – посмеиваясь, говорил Никита Артемьевич, что значило "что ж, посмотрим,
посмотрим, что из тебя выйдет".
* * *
Однажды под вечер пришла Анна. Бояркин был дома один и открыл ей дверь с
книжкой в руке. Анна, внимательно приглядываясь ко всему, прошла на кухню и села у окна.
– Ты теперь живешь не в общежитии? – глядя в сторону, спросила она.
– Я теперь работаю. Ушел из института.
– Так, так. Ну и хорошо. Что ты читаешь? – спросила она, нервно покусывая губы.
– Да вот, – сказал Николай, показывая обложку.
– Так, так, – произнесла она, кивнув головой, но, не взглянув на книгу.
Николай понимал, что она ждала дядю, который должен был вот-вот подойти.
– Ой, мне же в магазин надо, – сказал он.
– Нет, нет, посиди, – попросила она, встрепенувшись и быстро взглянув на часики.
Они долго сидели, не зная, о чем говорить. Наконец услышали, как открывается дверь.
Анна смахнула платочком набежавшие слезы и стала смотреть в окно, боясь первого взгляда
мужа. Бояркин слышал, как Никита Артемьевич сбросил в коридоре плетенки, как потом
замедлился, видимо, заметив туфли Анны. Анна сидела не двигаясь. Никита Артемьевич
торопливо заглянул на кухню и со вздохом опустился на крайнюю табуретку. В его руках
была сетка с булкой хлеба и двумя коробками пельменей. Анна, отняв руку от глаз, взглянула
на него и, не сдержавшись, заплакала.
– Все-таки явилась, значит, – сказал дядя со злорадством, – прав я оказался…
Анна глубоко вздохнула, как-то вдруг успокоено и грустно посмотрела на мужа,
встала, вышла в коридор… Мягко щелкнул дверной замок, и она исчезла. У Никиты
Артемьевича качалась в опущенных руках сетка с продуктами, которую Анна случайно
задела. Ни дядя, ни племянник, не понимали, что произошло, но зато почему-то сразу
поняли, что Анна больше не вернется.
Когда стемнело, Никита Артемьевич ушел и вернулся поздно. Уже с порога он
зашумел, посылая детей спать, и заглянул к Николаю.
– А-а, все сидишь, ученый, – с пьяным хохотом сказал он. – Пойдем-ка… что покажу.
В кухне и опять же у окна восседала кукольная красавица с утяжеленными формами
секс бомбы, с губами цвета переспевшего помидора. Эти губы были настолько кроваво-
сочными, что в них было что-то бесстыдное. Никита Артемьевич наблюдал за племянником.
– Видишь, какую я подцепил, – сказал он. – Удивительно даже. Представляешь, еду, а
она лапку подняла.
– Никита, ну зачем вы так, – отведя в сторону глаза, пропела красавица.
– А угадай, сколько ей лет. Ну, сколько – смотри, смотри…
Красавица повернулась, подставляя свое лицо: загадка, видимо, и ей показалась
интересной.
– Ну, года двадцать три, наверное, – сконфуженно промямлил Николай.
Дядя польщено расхохотался.
– В том-то и фокус, что всего восемнадцать. А глянь-ка, глянь-ка на нее. Видишь?
Как? Ничего скороспелка? Особый сорт. Нет, ты все видишь, ничего не пропустил? Да ее же
надо заспиртовать и всем показывать… Ладно, садись, выпьем немного.
Бояркин присел, украдкой рассматривая гостью, которая, как собачонка, припала к
дядиному плечу.
– Понимаешь, Коля, – уныло пояснил Никита Артемьевич, облокотясь на стол, – иначе
мне не справиться… Хочу все святое в грязь втоптать. Только так!
Через полчаса они уехали на дачу, а Николай лег слать. Но в этот раз он не заставлял
себя уснуть. Хотелось все переварить. Помнилась эта девчонка, ее волнующее легкомыслие.
Он взялся размышлять о своем влечении к женщинам. Впервые он почувствовал его, когда
увидел приехавшую к кому-то в Елкино девчонку – смуглую, в красных резиновых сапожках,
в коротком платье. Ноги повыше колен были у нее полноватые и тугие. Николай не спал
потом всю ночь и, не разобравшись в нахлынувшем, ругал себя за то, что разлюбил Наташу
Красильникову. Да, вот это, пожалуй, существенно – к моменту первого влечения он уже все-
таки умел любить. Хорошо, что не наоборот. Если бы наоборот, то он бы, наверное, был
сейчас другим человеком.
Бояркин поймал себя на том, что в последнее время его частенько тянет на подобные
рассуждения. Надо было вовремя подтянуть гайки и, главное, работать, работать, работать,
работать. Ну, потом когда-нибудь он, возможно, и женится, но вряд ли это будет скоро.
С неделю Бояркин занимался усердно, как только мог. В это время он своим
оптимизмом походил на землекопа, который взялся копать глубокий колодец и, встретив
сверху податливый грунт, поверил, что таким он будет до самой воды. Тетрадь быстро
наполнялась новыми мыслями. Но постепенно грунт тяжелел, накапливались утомленность,
неуверенность, сомнения. И Николай разрешил себе в день особенно интенсивных занятий
автобусную прогулку до железнодорожного вокзала. Привыкший объяснять себе свои
поступки, Бояркин решил, что изучение жизни по книжкам и по работе, на нефтекомбинате
недостаточно: неожиданные уличные сценки, интересные лица тоже значат немало. А
суматоха, если ее не замечать, может быть и отличным фоном для размышлений. Этим
объяснением Бояркин прикрывал то, что в действительности толкало его на прогулки. А
толкало его то, что стоял июнь – знойный днем и ласковый вечером. Женщины с загорелыми
ногами ходили в легких платьях, и в автобусах их тела отдавали солнечное тепло. Каждый
приемник, в руке прохожего каждый магнитофон, каждая колонка, выставленная в окно
общежития, – все пело о любви. А вечерами население города разбивалось на парочки,
которые гуляли по теплым улицам и по черной, сверкающей набережной. Таким был весь
мир вокруг одинокого Бояркина, а Бояркину, так не хотелось быть одиноким.
Однажды вечером, возвращаясь с вокзала, он проехал свою остановку, где должен был
пересесть на другой автобус, и поехал в незнакомый район города. Он сидел рядом с
красивой женщиной, чувствовал локтем ее упругость, но, самое главное, видел, что она
притворяется дремлющей и не отстраняется от него. На конечной остановке, когда ехать
было уже некуда, они познакомились. А когда дошли до ее подъезда, и возникла заминка, она
вдруг вспомнила, что, уходя, не выключила газ. Обеспокоенные, они вбежали на третий этаж,
но газ, слава богу, был выключен. Тогда его включили и сварили крепкий кофе.
Рано утром по дороге на работу (хорошо, что пропуск оказался в кармане) Бояркин
пытался понять самого себя. Смысл автобусных прогулок объяснился. После Нины,
проводницы поезда, в котором он возвращался со службы, у Бояркина была еще одна
женщина во время