она наварила очень много.
– Уж матери-то не могла варенья отправить, – сказала Валентина Петровна.
– Она предлагала, да я отказалась, тяжело, говорю, везти…
– Ну и правильно, – одобрила мать, – нужно нам ее варенье.
Наденька тогда впервые обманывала крупно и с удивлением обнаружила, насколько
выгодно говорить не то, что было. Хуже от этого никому не стало, но и ссоры, которая
казалась неминуемой, не произошло.
Другой Наденькин мужчина подъехал на старом "Москвиче" и распахнул дверцу,
когда вечером она стояла на пустой остановке. Потом, встречаясь с ним днем, они выезжали
за город на природу. Через месяц, когда стало холодать, она надоела тридцатилетнему
владельцу подержанного "Москвича", и он как бы невзначай обмолвился о жене и о дочке.
Наденька почувствовала себя злодейкой, разбивающей семью, отрывающей отца у такой же
девочки, какой была сама, и отказалась от встреч. Этим решительным поступком она
гордилась.
Бояркину, однако, не суждено было знать этих эпизодов. Он долго сидел неподвижно,
глядя под ноги и мучаясь неловкостью за свой вопрос. Главное, по тягостному молчанию
Наденьки он уже все понял.
– Ну, так как? – все же уточнил он, подняв глаза.
Наденька сидела не шевелясь, положив длинные худые руки на колени. Голова ее
погрузилась в плечи, по щекам катились слезы, но не было ни всхлипа. Бояркин понял, что
она покаянно отдается на суд и покорно ждет приговора. Но если он сейчас рассердится, то
она встанет и уйдет, как ушла когда-то Анна от Никиты Артемьевича. Понял Николай и то,
что рассердиться сейчас – значит, удобно увильнуть, отказаться от своих слов и тем самым
сознаться, что с самого начала его идея не была достаточно прочной. Нет, уж если
принимать, так принимать все.
– Как это случилось? – спокойно спросил Николай. – Расскажи, чтобы у меня потом
никогда не возникало вопроса. Чтобы раз и навсегда.
Он стал смотреть сквозь акации на улицу, по которой проносились автобусы со
светлыми квадратами окон, на светящуюся почему-то оранжевую рекламу рыбного магазина.
Все это было, как всегда, только в жизни что-то менялось. Он на мгновение забылся.
– Так как же все-таки? – повторил Николай через минуту автоматически, полузабыв, к
чему относится вопрос.
Он повернул голову и наткнулся взглядом на близоруко расширенные, мокрые и как
бы плоские глаза. Наденька сидела в той же позе, но без очков и, видимо, уже давно смотрела
на него.
– Я слушаю, слушаю, – даже немного виновато сказал Николай, – он обманул тебя?
И только тут до Наденьки дошло, что критический момент миновал, что Бояркин
готов поверить чему угодно. Она торопливо и жалко закивала головой, рассыпая слезы со
щек, и шепотом запричитала. Да, да, да – ее обманули. Она была глупая, а он обещал
жениться, обещал свадьбу, обещал ленты, обещал цветы, обещал и обещал… И обманул. И
Наденька сама поверила, что действительно вспоминает это. Она успела сообразить, что
Бояркину не нравятся эти ленты, цветы, кольца, спаянные на крыше автомобиля, и он тут же
возненавидит того придуманного подлеца, который соблазнил ее этим, А чем сильнее он того
"подлеца" возненавидит, тем быстрее простит ее. Говорила она громко, и Николай испугался,
что на них станут оглядываться. Он придвинулся к Наденьке и впервые обнял. Она была
чужой. Она пахла так, как не может пахнуть его женщина. И была к ней лишь одна жалость,
но ни ласки, ни нежности не находилось.
– Ну ладно, ладно, – сказал ей Бояркин, – какой я судья. Я и сам-то не святой. Хорошо,
мы будем жить вместе. Успокойся…
Наденька быстро успокоилась.
– Только вот о чем я хочу тебя попросить, – продолжал Николай. – Обещай мне, что ты
будешь внимательно прислушиваться ко всему, что я буду тебе говорить. Это не унизительно:
ведь я старше тебя, ну и, наверное, хоть немного опытней. Ты обещаешь?
– Да, да, да, конечно, – торопливо заверила Наденька.
Они остановили такси и поехали к Никите Артемьевичу. Дядя сам быстро открыл им
дверь.
– Ты что это делаешь? – с порога накинулся он на Николая. – Где пропадаешь? Почему
не предупредил? Я уж не знаю, что и подумать
– Да ладно, чего уж теперь, – сказал Бояркин, пропуская вперед Наденьку. – Ничего не
случилось. Видишь, я же приехал. К тому же, я женился.
Дядя открыл рот от удивления и с минуту стоял, бесцеремонно уставясь на невесту.
Дома он, как обычно, ходил в одних плавках, но, узнав важную новость, не поспешил
одеваться в брюки и пиджак. Они прошли на кухню и стали молча пить чай. Дядя почти
безотрывно наблюдал за Наденькой, время от времени хмыкал и пожимал плечами.
Николай, снова забывшись, зевнул и тут же попытался оправдаться:
– Спать хочется. Устал сегодня.
– Ох, и дурак же ты, Колька, – заговорил, наконец, дядя. – Я думал, что, отставив
Лидию, ты королеву держишь на примете… Понимаешь, тут у нас за стенкой учительница
живет, – пояснил он Наденьке. – Красавица… Я Кольку с ней познакомил, а он, видишь, что
вытворяет… Нет, Колька, ты скажи, чем эта-то лучше?
– При чем тут лучше, хуже, – промямлил Бояркин, скривившись от дядиных манер.
– Да брось ты свою гнилую философию. Чего ты все из себя корчишь?
Экспериментируешь все… Превратил себя в подопытную крысу. То специально не спит, то
неделю не ест, теперь вон что! Ну, если тебе себя самого не жалко, так хоть родителей
пожалей. Они еще после твоего фокуса с институтом не оклемались, а у тебя уже другой… Ты
их так в гроб вгонишь… Да ты что, в самом деле? Бензина, что ли, на своей установке
нанюхался?
Никита Артемьевич ясно видел, что племянник заблуждается, что он просто еще
молод и неоправданно спешит. Уж к чему, к чему, но к женитьбе-то надо с умом относиться.
Ведь это же надолго. Но как теперь вдолбить это в голову Николая, он не знал и только
злился до головной боли.
Наденька сидела красная и растерянная. Ей хотелось стать совсем незаметной, даже
плакать было страшно.
– Все уже решено, – твердо сказал Бояркин. – Передумывать поздно. Завтра будем
квартиру искать…
– А женись! Черт с тобой! – закричал дядя. – Где вам, молодоженам, постелить?
– Вон там, на полу, – устало сказал племянник.
Наденька всхлипнула и заплакала.
Проснувшись утром, Бояркин посмотрел на Наденьку, и ему не понравилось, как она
спит. У нее почему-то оказались толстые губы, и она лежала с открытым ртом. Вообще же
ему не понравилось многое – утром на свежую голову невозможно было себя в этом
обманывать. Представляя