Читать интересную книгу Коммунист во Христе - Павел Кочурин

Так рвется к жизни праведник из ада,

В грехе грехом одолевая смерть.

И сулится ему великая награда,

Коль не дал он надежде умереть.

Какая сила и лютая вера

Понудили его презреть удел отца?

Но понял он — все в выти без предела,

Коль нет в опоре крепкого венца.

Пророчествуя словом во плоти,

Он близил миг ее оздоровленья,

Но заграждали свет ему в пути,

Кто души рвал, раскидывал каменья.

Из слова высек лучик лазера,

Он лико озарил в дремной тени,

А каверза толпы порывы сглазила.

Перед судьбой такой чело склони.

И вдохновись его заветам свято,

Прости грехи и не взыщи сполна.

Мы все как травы — сапогами смяты,

Ведь нас клеймом прожгла одна вина.

Ворону не отпускали со сцены. Даже кино задержали. И он прочитал еще несколь-ко стихотворений.

— И вот на последок еще стихотворение. — Опять посмотрел в зал на Ивана и Свет-лану. Иван сделал знак рукой: "давай". И тоже подумал про себя тарапуниным: "Один та-бак". Ворона досказал, — о покорении природы, а проще о вырубе олонецких ельников, осветлении земли. Стихотворение так и называется "Руб".

Мы особи земного передела,

И наши хоботы дробят зеленый мир.

Нас отрекли от отчего предела,

Наш властелин восславленный вампир.

И в берендеевых краях творим пустыню,

Дороги повлекли нас в некуда,

Как мухи занемели в паутине

И ждем, когда нас заметет пурга.

Пеньки торчат, как памятники рубу

На оскопленной сказочной земле.

Потомок, не кори нас словом грубым,

Мы так торили светлый путь тебе.

Но кто-то с неослабленным сознаньем

Нас воззовет, оставшихся в живых,

И мы на зов воззримся с упованьем,

О Боге вспомним на путях своих.

С природой как и пращуры сроднимся,

В душе обережем, что Вышний сотворил,

И тленье сгинет, где паук ютился,

Прославим разум — наш святой кумир.

Вороне шумно, весело хлопали. Кто-то пьяно выкрикнул: "Так и дуй, и крой". В середине зала возникло движение. Учитель Климов, парторг кол-хоза, встал, махнул ру-кой в окошко будки механику, громко сказал: "Начинай кино". Все смолкли. Ворона спрыгнул со сцены. За спиной Ивана сипловатый голос проговорил: "Не поздоровится…" Скорее это относилось к парторгу. Иван подумал, что и его тоже не обойдут. Председа-теля, Николая Петровича в зале не было. Этим он и открестится. Может все так приглох-нет.

Ивана и Светлану Ворона привлекал какой-то своей детской чистотой простодуш-ных высказов, и искренностью ничего не боявшегося парня. В нем как бы не уживалась мужицкая опасливость, чем как раз не мог погордиться Иван. Да и нельзя было ему, Ива-ну, как вот и в свое время его дедушке, гордиться смелостью. Не себе больше, а селянам навредишь. Ворона не был прикован к месту. И уже по этому у него было право на само-вольничество, как он выражался, на окаянное слово. Когда его "окорачивали", он наивно удивлялся: "Уж и сказануть нельзя?" Этим и защищался, оговариваясь: "Я ведь только о том, о чем и в главной нашей газете пишут, в "Правде"… В сельхозтехнике не знали как от него избавиться. Мешал, насмешничал, влиял на молодежь. В районном Доме культуры кружковцы пропели частушку, будто бы его сочинения:

У колхозов нет амбаров,

Обчищают находу.

Мужик кормил лишь генералов,

Теперь и сельхозтехнику.

Должностной люд, демиургены рангом пониже, расшумелись было. Но "Первый" и на этот раз по-своему рассудил: не к чему сор из избы выносить, новые нравы, новая тактика. Принял критику народа — как бы и дедо поправил. И все забудется, если сам на себя гнева ни накличешь. "Неистребимо в мире зло, так и прячь его, маскируйся подхалиќмажем и совершенствуйся в лукавстве. Это и впрямь вошло уже в игру. Приехал к пред-кам на побывку в однодворную деревеньку разбитной морячек. Похвалился, что служит на особо таинственном корабле. И под большим секретом признался, что на атомной под-лодке. Проговорился и о случившемся "ЧП"… Сгорели какие-то щитки. Поставили новые, но и те сгорели, и третьи… Усмотрели диверсию. Команду втихаря расформировали — и молчок. Виновников искать — шум поднимать. Наверху свое правило — наказывать за дурную весть… И наш "Первый" так же вот, как и морское начальство, поступил. Не Во-рону за частушку наказал, а мирно распустил самодеятельность Дама куќльтуры. Частуш-ки, не Ворона, так другой сочинит, а чтобы вот некому было их исполнять… Но как и кого можно укротить и укрыть? Еще и в Писании сказано: всякое тайное становится явью. И уже отклик на разгон самодеятельности: "Такая наша свобода, что ни петь, ни плясать не охота, вот выпить неволя и заставляет". Под хмельком, нет-нет, да лишнее и сорвется с языка. Но опять же — велик ли спрос с керосинщика. К нему надо по особому прислуши-ваться: что у пьяного на языке, то у трезвенника на уме. Сами демиургены тоже не заво-рот льют, и красным словцом не брезгуют. Как бы ненароком и по своему брату пройдут-ся. Руководящий колхозный люд к обстоятельствам и приспосабливается: "К "Первому" бы пошел, так ведь "второй" обидится. Лучше уж на активе с колокольни брякнуть". И Вороны "пеньки, как памятник рубу", в поговорку вошли: "О свои пеньки сам и спотыќкайся".

ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ

Без огляда назад — дороги не запомнишь.

1

Как крестьянина-землепашца не завлекай не в свою жизнь лестью и посулами, сколь не ухитряйся организовывать его и обтесывать нрав — он и колхозником подвластен лишь Солнцу, Воздуху, Воде и Земле. Всему тому, из чего и сам он, и весь мир сотворен. Животворящая сила Божьего дара постоянно раскрывается и познается в неустанном тру-де земледельца. Само по себе все остается от начала таким, каким оно создано Творцом. Но человеку дана воля облагораживать сотворенное Сущим действом своим. За усердие такое он и одаривается плодами земли. Другого дара человеку неоткуда получить. Земля все, что на ней, и пахарю, и всем другим, как мать дитю, отдает беззаветно. Пахарь — ис-тый хозяин ее по промыслу Всевышнего. Что во вред пахарю — во вред всем, и во вред са-мой жизни.

Встретили Корины новый год с нарядной елкой. Это вроде и разрешенный повсе-местный праздник. А вот Рождество Христово праздновалось — сокрыто от посторонних глаз. Пряталось как святость от срамности лукавого. Каждый по разному и отмечал день радости. Где-то по правосќлавному завету, а где-то и без веры — повод к бутылке прило-житься… На памяти Дмитрия Даниловича Рождество в их доме чтилось как самый боль-шой праздник. ныне так же, хотя и не без опаски. Да и как не опасаться: хозяин — член партии, сын — главный инженер колхоза, комсомолец, невестка — учительница и тоже ком-сомолка… Хотя чего бы и эту дату всегласно не признавать. Не от потопа время ведется, а от Рождества Христова. У христиан самый благостный день, да и во всем мире. Неужто там — темень, а у нас неустанная борьба с этой теменью?.. Русь ныне от всех обособилась, вроде как окрестилась в свою дьявольскую суть. Вернее — ее окрестили, а она поддалась, отрешилась от себя. И с плотским веселием возвеличивает даты своих бед-побед…

Рождество Христово в крестьянстве — это еще и начало досужему зимнему веселью. Вроде с таким умыслом и выбрано Всевышним время ниспослания на Землю Спасителя огреховленному люду. В радость и славу Иисуса Христа — святки. А там и Пасха, воскре-сение Христово. Пробуждение природы и взыв готовиться земледельцу к страде.

Еще засветло почтил Кориных Старик Соколов Яков Филиппович со своей благо-верной, Марфенькой. Навестили с благостью смиренный дом по велению сердца. Стуком калитки оповестили о себе и вошли празднично в избу, внеся бодрую стужу, вроде как пахнувшую с бороды старца. Переступив порог, он снял барашковую шапку, обнажил снежную головы, отчего как бы прибавилось света в кути. "С Рождеством Христовым", — сказал, перекрестясь, — мир дому". Басовитость его голоса слилась с торжественным на-строем в доме. и Марфа Лукинична напевно повторила: "С Рождеством Христовым". Гля-дя на красный угол с усердием перекрестились. Дмитрий Данилович и Анна Савельевна им ответили: "С Рождеством Хрис-товым", — обнялись в радушии. Как-то отдельно гости поздравили Светлану и Ивана. Здороваясь со Светланой, Яков Филиппович с какой-то особостью повторил: "С Рождеством Христовым", припал бородой к ее щеке. И этим ее, учительницу, вроде как обязанную быть в неверии, приобщил к обычаям православного мирства. В оправдание себя рокотнул:

— Старовер вот, Коммунист во Христе, в заповедях Божьих духом-то и живу. И грех в беспамятстве пребывать в богоявленный день. Для нас, стариков, тут все едино — жизнь в вере во Спасителя. Мы с Марфенькой и почли за честь от веку добродетельных мирян в такой день навестить. Витийством своим и выведывал, как молодая учительница примет их такой приход.