Читать интересную книгу Трехгрошовый роман - Бертольд Брехт

Ко всеобщему замешательству часов около девяти, когда все вопросы были уже исчерпаны, Блумзбери встал и, запинаясь, спросил, не нанесет ли это мероприятие ущерба владельцам д-лавок.

Вмешательство Блумзбери поистине оказалось для всех неожиданным.

Был тихий вечер, собеседники мирно сидели вокруг большого стола. Окна были открыты настежь, так как стояла теплая погода, и при свете газовых фонарей можно было разглядеть зелень каштанов на противоположной стороне улицы.

Мэкхит тотчас же вынул сигару изо рта и произнес краткую речь, обращенную преимущественно к его другу Блумзбери: он подчеркнул, что для владельцев д-лавок эта мера действительно чревата некоторыми временными лишениями, но ведь всякий коммерческий, да и вообще всякий успех всецело зависит от умения в нужный момент приносить жертвы. Больной умирает, а здоровый борется. Так было и так будет. Пришла пора владельцам д-лавок доказать, чего они стоят. Попутно он предложил Фанни Крайслер с величайшим вниманием следить, кто из них выстоит и кто сдастся. Закупщикам О'Хара предстоит такое же решительное испытание.

Он, со своей стороны, – принимает на себя всю ответственность. Каждый владелец д-лавки, выкинутый Фанни Крайслер на улицу, выкинут им самим. Кто в него не верит, тот не может с ним работать.

Но тут встала Фанни Крайслер и, не глядя на Мэкхита, сухо и деловито сообщила о тяжелом положении владельцев д-лавок. То, что с ними делается, нельзя назвать иначе, как хладнокровным убийством. Большинство из них не продержится и месяца. Она спрашивает себя и присутствующих: выгадает ли товарищество, если погибнут д-лавки?

Кончила она словами:

– Если мы сейчас же не окажем им помощи, катастрофа неизбежна.

Мэкхит ответил сухо и как бы с удивлением: во-первых, погибнут в худшем случае владельцы д-лавок, а не сами д-лавки, а это большая разница; во-вторых, товарищество не в таком положении, чтобы опекать вдов и сирот. Кроме того, он придерживается точки зрения: «Падающий пусть падает», и даже: «Падающего толкни».

На этом совещание закончилось. Был субботний вечер сентября двадцатого дня.

О'Хара был недоволен заключительной речью Мэкхита; склонность Мэка к позе постоянно раздражала его. Стоило ли ради какого-то Блумзбери прикидываться, будто ты веришь в свои слова?

Но, даже оставшись с О'Хара с глазу на глаз, Мэкхит никогда не снимал маски. Ему претили циничные разговоры, и он о самых сомнительных вещах говорил тоном честного дельца. Стыдливость О'Хара постоянно страдала от этого его тона.

Тем не менее он пунктуально выполнял все, что ему было предписано, и храбро отражал натиск закупщиков, которые вот уже несколько недель опять сидели без работы, на этот раз за свой собственный счет. Товары перестали поступать вовсе. А письмо ЦЗТ, предъявленное Мэкхитом Коммерческому банку без всяких комментариев, произвело необычайно сильное впечатление.

В каких-нибудь два-три дня мелких владельцев д-лавок охватило величайшее смятение. Все они имели ряд личных обязательств по отношению к домовладельцам, все повыдавали векселя, частью в оплату товаров, частью за инвентарь. За весьма короткий промежуток времени было открыто около полудюжины д-лавок, еще не успевших как следует стать на ноги. Мелкие владельцы, естественно, были теперь уверены, что их предали в угоду большим лавкам. Их охватило полное отчаяние.

С этого момента служащим господина Пичема нередко доводилось ловить на улицах владельцев д-лавок или их родственников, пытавшихся просить милостыню.

С тех пор как они были выброшены агентами Мэкхита на улицу, их самостоятельность еще более возросла. Их независимость приняла прямо-таки невыносимые размеры, они не имели даже постоянного жилища. Усердие довело их до того, что они весили не более ста фунтов.

Пичем тоже не видел в них никакого проку, ибо не меньше двух месяцев должно было пройти, чтобы они окончательно утратили чувство гордости.

Аарон и Опперы стояли перед загадкой. Первое время они говорили с Блумзбери очень резким тоном, но накануне рекламной недели стали необычайно кроткими. Лавки Аарона привыкли к дешевым товарам ЦЗТ, как к кокаину. Они им были необходимы.

Мэкхит не пошел в Коммерческий банк, когда там происходило объяснение с Блумзбери. Он продолжал внушать Аарону, что он окончательно порвал с Блумзбери и уже несколько недель не показывается в конторе ЦЗТ. Аарон и оба Оппера, которые, кстати сказать, с некоторых пор стали относиться к Аарону гораздо менее сердечно, чем в былые времена, очень ухаживали за лордом; а тот, воткнув в ротик толстую импортную сигару, думал о Дженни и обещал сделать все, чтобы уладить «трения». Решено было до поры до времени не отказываться от рекламной недели. Блумзбери высказал предположение, что ЦЗТ вскоре оправится и возобновит поставки. Собеседники расстались, обменявшись сердечным рукопожатием. Все они почувствовали, что по-человечески сблизились. Разговор коснулся также и повышения цен.

Жак Оппер даже пригласил Мэкхита провести субботний вечер и воскресенье в Уорборн-Касл.

На этот раз Мэкхит взял с собой Полли. Фанни пришлось пустить в ход все свое красноречие, чтобы удержать туалет Полли на среднем уровне: Мэкхит хотел, чтобы она была одета как герцогиня; это было бы, пожалуй, еще хуже, чем привезти с собой Дженни, о чем в свое время мечтал Блумзбери.

Госпожа Оппер приняла Полли весьма любезно.

Полли говорила не слишком много и не слишком мало и только удивлялась, что Опперы так громко чавкают за столом.

У старшего шефа банка, господина Жака Оппера, она имела особый успех; она всегда пользовалась успехом ~ у мужчин солидного возраста.

Гуляя с Мэкхитом по парку, банкир указал на древние корявые дубы, между которыми пробивалась свежая травка, и промолвил:

– Видите, дорогой Мэкхит, они стоят поодиночке, на большом расстоянии друг от друга. Им хорошо, не правда ли? Я, знаете ли, люблю иметь дело с людьми удачливыми. Этим деревьям повезло. Не стоит говорить, что они тут ни при чем, что за ними ухаживали садовники. У них чудесный вид!

Мэкхит молча шел с ним рядом; он дал себе слово быть удачливым.

К сожалению, в эту столь гармоническую атмосферу вкрался диссонанс: Мэкхит получил от старшего инспектора Брауна извещение о том, что последний более не может противиться аресту своего друга. В ответ на запрос о причине ареста – запрос, стоивший Мэкхиту больших усилий, – он получил сообщение, что на него пало подозрение в убийстве розничной торговки Мэри Суэйер.

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ

Господа, сегодня я мою грязные стаканыИ гну спину, белье стирая,И я каждому молча кланяюсь, получая пятак;Видят все мои лохмотья и наш пакостный кабак,И никто не знает, кто я такая.Но однажды вечером всполошится вся гаваньИ пронзительный крик разбудит всех,И, услышав мой веселый смех на кухне.Скажут мне: «Что за дурацкий смех?»

И фрегат трехмачтовый,Сорок пушек по борту,Бросит якорь у нас.

Мне кричат: «Вытирай стаканы, детка!» –И в ладонь мне пятак суют.Я беру от вас подачки и стелю вам кровать,Но никто на ней сегодня не будет спать,И никто не знает, как меня зовут.Но однажды вечером всполошится весь город,Загудит и проснется сонный порт.У окна стоять я буду, и, меня увидев,Скажут: «Что смеется этот рыжий черт!»

И фрегат трехмачтовый,Сорок пушек по борту,Даст по городу залп.

Господа, в ту ночь вам будет не до смеха:Рухнут крыши на голову вам,Рухнут стены домов, гремя и звеня,Лишь одна гостиница уцелеет от огня,И все спросят робко: «Кто остался там?»И к гостинице сбегутся ночью толпы,Спросят: «Почему она не сожжена?»И, увидев утром, как я выхожу из дома,Люди скажут: «Тут жила она».

И фрегат трехмачтовый,Сорок пушек по борту.Черный выкинет флаг.

А наутро молодцы мои в город войдут,И город задрожит от страха,И выволокут всех. В кандалы закуютМои молодцы, и ко мне приведут,И спросят: «Всех прикажешь на плаху?»В это утро будет очень тихо, и спросятПалачи: «Кому умереть?»И ответ мой будет очень краток: «Всем!»И когда покатятся головы, я будуПриговаривать: «Опля!»

И фрегат трехмачтовый,Сорок пушек по борту,Унесет меня вдаль.

«Мечты судомойки»

ЕЩЕ РАЗ ДВАДЦАТОЕ СЕНТЯБРЯ

Трикотажная лавка Мэри Суэйер помещалась на Малберри-стрит, неподалеку от моста Ватерлоо. Придя к Мэри в гости, Фьюкумби застал ее с двумя детьми в тесной каморке за лавкой, где обычно проводили свободное время все владельцы д-лавок. Торговое помещение было несколько больше обычного, и занавеска разделяла его на две половины. В той половине, что была ближе к улице, стоял прилавок; в задней при свете газа работали две хилые швеи. В жилую комнату свет проникал со двора через крошечное окно. На швейную мастерскую его не хватало, несмотря на то что дверь, соединявшая ее с отапливавшейся каморкой, постоянно была открыта.