Она тут же прячется от него, отчего-то решив, что тот непременно зазовет её на проверку и решит принимать роды. Врач довольно симпатичен, и Лиса, рассмотрев своё отражение в тёмном окне палаты, решает, что согласится только на врача-женщину.
Мужчина для её расшатанных нервов — это чересчур.
Наивная, откуда ей знать, что все роженицы уже давно поделены, и что закреплённый за ней врач сейчас принимает роды у женщины, которую так поспешно увели. Послонявшись по коридору, Лиса, пронимаемая сквозняком, решила вернуться к себе, но опять ошиблась дверью и забрела в большой ярко освещенный зал. В нём, вместо разделяющей комнаты стены, красуется огромный стеклянный экран, за которым люди в белых халатах окружили извивающуюся женщину. Такое впечатление, что та хочет вырваться, а её держат, не пускают. Лиса невольно подалась к самому стеклу, всматриваясь в происходящее. Опять пришла мысль о том, что ещё немного, и она сама окажется распята на этом столе…
— В палату, в палату иди! Нельзя тебе здесь. Пока нельзя!
Кто-то направляет её к выходу, но тут за стеклом показывается младенчик и Лиса упрямо останавливается — это же самое интересное!. Как странно, совсем недавно его вообще не было, но вот он извивается, пищит в сильных уверенных руках пожилой медсестры. Маленький, красный, покрытый грязноватыми островками странной поросли, похожей на мох. А бедная мать в изнеможении запрокинула голову и не видит, кого произвела на свет…
«Не дай бог, не дай бог и мне такого родить!» — прикрыла глаза Лиса. Не помогло. Перед внутренним взором продолжали стоять покрывающие ребёнка мутно-зелёные пласты.
От этого страшного зрелища или ещё почему, у вернувшейся в палату Лисы началась рвота. Впрочем, «рвота» — это громко сказано. Шла какая-то вода. Потом Лиса стеснительно смотрела, как вызванная кем-то нянечка убирает за ней. От стыда Лиса чуть не провалилась сквозь землю, но духу извиниться так и не хватило.
— Я в туалет пойду… — тем более что действительно хотелось. — Куда идти?
— Прямо, всё время прямо, а потом направо.
В голове — неизвестно почему — зазвучали слова из уже полузабытой песни, которую обычно крутил упрямый сосед дядя Витя. Наверное, он так подчёркивал свою обособленность от всех остальных жильцов: «Я не люблю, когда стреляют в спину, я также против выстрелов в упор!!!» — надрывался хриплый голос за стеной. Только сейчас Лиса догадалась, что поётся в этой песне о том, что чтобы научиться понимать других, надо многое пережить самому. Впрочем, может там поётся и ещё о чём-то, но сегодня ей показалось, что только об этом.
Дверь одного из кабинетов открывается, и ласковая рука женщины-врача, ухватив бредущую по коридору Лису за рукав халата, направляет её внутрь.
— Садись, девочка, расслабься, а я тебя посмотрю… Так, неплохо… Раскрытие уже началось. Минут через десять пойдём, — потом врач рассмеялась и радостно уточнила. — Рожать пойдём! И куда вы, молоденькие такие, торопитесь? Дети же совсем!
Обидевшаяся на эти слова Лиса решительно высвободила рукав, извинилась и вышла. Она была очень раздражена — не ребёнок она им! Не ребёнок, а вполне уже взрослая женщина! И даже замужем! За офицером! — «А по непривычности к происходящему и по внешнему виду разве можно кого-то судить?» — ещё долго возмущалась она. И столько смелости было в этом её мысленном монологе, столько рассудительности — ровно до тех пор, пока снова не начались схватки.
Голова моментально опустела, и эту пустоту заполнил ужас.
Ужас ужасом, но, если она не сходит туда, куда направлялась…
Туалетом оказалась крохотная кабинка с занимавшим весь пол ржавым бугристым чугунным унитазом-чашей, вбетонированным в неопрятный кафельный пол. Позывы освободиться от того, что ещё оставалось в желудке, были невыносимыми, но… безрезультатными. Оставалось лишь тихо скулить тут, в сторонке ото всех. Долго жалеть себя не получилось — холод погнал в палату. Стоило вернуться, как позывы сходить в туалет снова заявили о себе. Это желание показалось Лисе гораздо сильнее нараставшей боли. Ощущения были не столько остры, сколько непредсказуемы своей внезапностью. Они оглушали, туманили сознание, избавляя от страха и разумной осторожности. На первый план выступили инстинкты.
Врач бдительно следила за ней. Она снова очень вовремя выглянула в коридор и ухватила бегущую по нему Лису за балахоном висевший на ней халат.
— Ку-у-уу-уда пошла?
— Туда! Мне надо!
— А ну-ка назад!
— Мне в самом деле надо, понимаете?! Пустите!
— Наверное всё, что в попке, наружу просится? — бесцеремонно уточнила врач.
— Да!
Её собеседница недовольно поморщилась, попробовала ещё что-то объяснять, но настырная Лиса вырвалась и пошла по своим делам. Закончилось тем, что спохватившаяся докторица догнала её, остановила, всячески накричала и насильно отконвоировала в родильный зал.
— Ты, девочка моя, с направлениями путаешься! Не боишься прямо на унитазе родить? У нас, изредка такое случается… С особо упрямыми!
Подошли другие женщины в белых халатах. «Они тут все сговорились! — догадалась Лиса и решила не сопротивляться. — Хорошо, — успокоила она себя. — Все видели, что мне нужно в туалет! Сами не пустили! Теперь, если что, я не виновата!»
Но наплевавшие на её тревоги и проблемы женщины только посмеивались.
В зале, на одном из столов, очень неестественно, словно умирающая собака, часто-часто двигая ребрами, дышала вцепившаяся в поручни роженица.
Остальные столы пустовали.
— Что стоим? Кого ждём? Особого приглашения? Или, может, стоя попробуем? — язвительно спросила доктор.
— Не знаю… — растерялась Лиса. — Я, наверное, лучше лягу.
Представить себе, как можно рожать стоя, у неё не получилось.
— И правильно! Стоя только коровы и лошади рожают! Полезай на стол. А, как залезешь, слушай меня! Что скажу, то и делать будешь!!! Поняла?!
Лиса кивнула.
И в самом деле — чего тут не понять? Главное, что теперь за неё другие решают. Уже одно это приободрило.
Врач подсказала, какое положение она должна принять, и неожиданно подогнула ей ноги, да так, что пятки вжались в ягодицы. Дальше события сменяли друг друга с такой быстротой, что запомнилось не всё — какие-то смазанные отрывки. Через полчаса голос у Лисы охрип, и ей совершенно расхотелось слушать команды. Она устала. Легче было бы провалиться в небытие, но воспользоваться такой возможностью ей не дали.
— Ещё немного осталось…Ещё! Сильней тужься!
Дышать получалось только короткими поспешными рывками, чуть ли не глотками…
— Не торопись! — шлепнули её по щеке. — От такого дыхания ребёнок туда-сюда ходит! Никак не определится — куда ему! О нём не думаешь?!
Перед глазами мельтешат яркие пятна, и вот сквозь толщу навалившейся на неё полупрозрачной иссиня-серой пелены доносится крик младенца. Её сына.
В унисон с ним быстрозатихающим эхом звучит крик какой-то женщины. Лиса не сразу, но понимает, что этот странно знакомый с хрипотцой голос принадлежит ей. Это она кричит.
Новорождённого показывают ей и сразу уносят. Лиса запоминает круглую голову, покрытую золотистым пушком, и с удовлетворением отмечает главное: тельце у её сына — чистое!
Она помнит, что о чём-то должна спросить, но вот о чём — забыто напрочь. Вслед за облегчением приходят опустошение и усталость, лишь то и дело всплывает, пробивается радостное: «Наконец-то всё!» Способность рассуждать здраво возвращается довольно быстро, а вместе с ней приходит страх за кроху, который только родился.
Ей почему-то кажется, что он был всегда.
Возле Лисы продолжает возиться, что-то выжимать из её живота пожилая невзрачная медсестра. Пока она это «что-то» не выжала, не отстала. У медсестры на удивление сильные и уверенные руки.
— … А кто… у меня родился?.. — на всякий случай уточняет у неё Лиса.
К ней, наконец, вернулся голос.
— Мальчик, его сейчас туда принесут, — равнодушно показывает та на столик, где уже лежит чей-то младенец.
«Только бы не перепутали!» — волнуется Лиса и, когда приносят её сына, начинает внимательно следить за тем, что там делают медсестры. Первый малыш активно болтает ножками, шевелит ручками, и ей кажется, что он может ударить, обидеть её мальчика. А тот лежит спокойно, наверное, спит.
На левой щёчке у него виднеется довольно большое белое пятно. Неестественно белое на розовом. «От пальца, — внезапно догадывается Лиса. — Наверное, уцепились и тянули… — вспоминает она последние секунды его стремительного появления на свет. — Конечно, им то что? Вытянули, а теперь у ребёнка такое пятно! — и пугается. — Не дай бог — на всю жизнь!!!»
Она нервничает, и в тот же момент ребёнок, словно почувствовав её состояние, заходится в плаче, звуки которого напоминают ей мелодию до боли знакомой песни.