сказала Энджи.
— А я пью, — сказал Бубба и ткнул бутылкой в сторону доктора Борн. — Плеснуть?
Диана Борн затрясла головой и снова закрыла глаза, словно надеясь, что, когда она их откроет, мы исчезнем.
— Вы, — сказала она, — совершили взлом с проникновением. А это уголовно наказуемо.
— Вообще-то, — сказал я, — сам по себе взлом — это мелкое хулиганство.
— Ну да, — сказала Энджи. — Но вот проникновение — это уже ай-ай-ай.
— Да, — согласился Бубба и погрозил пальцем: — Ай-ай-ай…
Я поставил противень с индейкой на плиту.
— Но мы хотя бы с угощением.
— И с чипсами, — добавил Бубба.
— Ага, — кивнул я. — Чипсы искупают и взлом, и проникновение.
Диана Борн взглянула на видеокассету, лежащую у ее ног, и подняла ладонь:
— И что мы теперь будем делать?
Я взглянул на Буббу. Тот вопросительно уставился на Энджи. Энджи, в свою очередь, уставилась на Диану Борн. Диана Борн посмотрела на меня.
— Теперь мы будем есть, — сказал я.
Диана Борн даже помогла мне нарезать индейку и показала, где у нее хранится посуда; если бы мы сами ее искали, нам пришлось бы перевернуть вверх дном всю кухню.
Когда мы расселись за столом из полированной меди, лицо Дианы Борн вновь обрело краски. Она налила себе бокал белого вина и, садясь за стол, прихватила бутылку с собой.
Бубба затребовал себе ножки и крылышки, поэтому мы довольствовались белым мясом, церемонно передавая друг другу миски с бобами и картофелем; намазывая хлеб маслом, мы церемонно отставляли в сторону мизинец.
— Итак, — сказал я, пытаясь перекрыть оглушительный треск, с каким Бубба отрывал зубами от костей кусок мяса размером с малолитражку. — Я слышал, что у вас больше нет секретаря, доктор.
Она отпила вина.
— К сожалению, да. — Она откусила крохотный кусочек индейки и еще раз приложилась к бокалу.
— Полицейские с вами разговаривали? — спросила Энджи.
Она кивнула:
— Насколько я понимаю, мое имя они узнали от вас.
— Что вы им рассказали?
— Я сказала им, что Майлз был ценным сотрудником, но о его личной жизни я практически ничего не знала.
— Ага, — сказала Энджи и отпила пива, которым наполнила один из винных бокалов Дианы Борн. — А вы упомянули о том, что Майлз Ловелл звонил вам за полчаса до того, как на него напали?
Диана Борн и бровью не повела. Она улыбнулась над бокалом и сделала аккуратный глоток.
— Нет, боюсь, это мне в голову не пришло.
Бубба налил себе в тарелку галлон соуса, высыпал сверху полсолонки и сказал:
— Ну ты и алкашка.
Бледное лицо Дианы Борн приобрело оттенок бильярдного шара.
— Прошу прощения?
Бубба ткнул вилкой в сторону винной бутылки:
— Алкашка ты, говорю. Пьешь вроде бы по чуть-чуть, а вылакала будь здоров сколько.
— Я нервничаю.
Бубба улыбнулся ей заговорщической акульей улыбкой:
— Ну да, сестричка, ну да. Я алкашей насквозь вижу.
Он глотнул из бутылки «Абсолюта» и посмотрел на меня:
— Запри ее в комнате. Максимум полтора суток, и она на стену полезет. Готова будет за бухло у бабуина отсосать.
Пока Бубба говорил, я наблюдал за Дианой Борн. Видеокассета не вывела ее из равновесия, как и наша осведомленность о ее телефонном разговоре с Майлзом. Даже тот факт, что мы вломились к ней в дом, не слишком ее шокировал. Но слова Буббы заставили ее судорожно дернуться. Я увидел, как у нее мелко задрожали пальцы.
— Не боись, — сказал Бубба, склоняясь над тарелкой; вилка и нож нависали над ней, как два готовых ринуться вниз коршуна. — Уважаю баб, которые любят жахнуть пузырек-другой. И пленочка твоя мне понравилась. Нимфоманки, лесбиянки, все дела… Зашибись, какое кино.
Бубба вернулся к еде, и какое-то время единственными звуками, нарушавшими тишину комнаты, были его чавканье и хруст птичьих костей.
— Насчет видеозаписи, — сказал я.
Диана Борн оторвала взгляд от Буббы и залпом осушила свой бокал. Снова наполнив его до половины, она посмотрела на меня; растерянность, вызванную словами Буббы, сменило на ее лице горделивое выражение.
— Ты злишься на меня, Патрик?
— Нет.
Она откусила еще кусочек индейки.
— Я думала, что ты принял смерть Карен Николс близко к сердцу, Патрик.
Я улыбнулся:
— Классический метод допроса, Диана. Мои поздравления.
— Что именно? — Она широко распахнула невинные глаза.
— Обращаться к собеседнику на «ты» и как можно чаще называть его по имени. Смутить его и навязать фальшивую атмосферу доверительности.
— Искренне сожалею.
— Да ничего подобного.
— Ну, может, и не искренне, но…
— Доктор, — сказала Энджи, — вы на этой записи трахаетесь и с Карен Николс, и с Майлзом Ловеллом. Не желаете объясниться?
Она повернула голову и спокойно посмотрела на Энджи:
— Тебя это возбудило, Энджи?
— Не особенно, Диана.
— Это вызвало у тебя чувство отвращения?
— Не особенно, Диана.
Бубба оторвался от второй индюшачьей ноги:
— Зато у меня, сестричка, встал в полный рост. Учти на будущее.
Она проигнорировала его реплику, хотя у нее по горлу снова пробежала волна дрожи.
— Ну же, Энджи! Неужели у тебя никогда не возникало желания поэкспериментировать с другой женщиной?
Энджи отпила пива.
— Если бы и возникло, доктор, то я бы выбрала кого-нибудь посимпатичней. Такая уж я материалистка.
— Ага, — сказал Бубба. — Надо бы тебе чуток отъесться, док.
Диана Борн снова повернулась ко мне, но теперь уверенности и спокойствия в ее глазах поубавилось.
— А тебе, Патрик? Тебе понравилось то, что ты увидел?
— Это где вы с Карен и Майлзом?
Она кивнула.
Я пожал плечами:
— Вся проблема в освещении. По правде сказать, я предпочитаю порнуху в более профессиональном исполнении.
— И про волосатую жопу не забудь, — напомнил мне Бубба.
— Действительно, Эберт. — Я улыбнулся Диане Борн: — У Ловелла была волосатая жопа. А нам это не по нраву. Доктор, кто снимал это видео?
Она отпила еще вина. Все ее попытки залезть к нам в душу встречали стойкий отпор в виде издевательских шуточек. Если бы она имела дело с каждым из нас поодиночке, то у нее еще, возможно, сохранялись шансы на успех, но, выступая командой, мы могли перехохмить братьев Маркс, «Трех балбесов» и Нила Саймона вместе взятых.
— Доктор? — сказал я.
— Камера была установлена на треноге. Мы снимали сами себя.
Я мотнул головой:
— Не пойдет. Съемка велась с четырех разных углов. Не думаю, что кто-то из вас троих вставал, чтобы передвинуть камеру.
— А может, мы…
— Кроме того, там видна тень, — добавила Энджи. — Тень мужчины,