Она перевела взгляд с меня на грязный заброшенный камин и уже не казалась такой веселой, как раньше.
— Разве не… странно, что студентка оказалась… здесь?
Ах вот что. Ее беспокоил прокол в исполнении роли.
— Конечно, нет, — твердо сказал я. — По словам моего друга, почти все известные ему девушки по вызову — студентки колледжа, многие из них круглые отличницы. Плата за обучение такова, что бедной девушке ничего больше не остается делать.
Такая цепочка умозаключений, очевидно, требовала некоторого времени на осмысление. На словах «девушка по вызову» она вспыхнула и отвернулась, но в конце концов сказала тихо:
— Это правда.
— Кроме того, — сказал я, — студентки знают, насколько иррациональны любые сексуальные сдерживания. Они узнают, каким безопасным может быть половое сношение и каким полезным.
— Но… — сказала она. — Но… конечно, некоторые Девочки продолжают бояться, что Бог… что секс…
— Вы правы, конечно. Но девушками по вызову стали даже многие глубоко верующие студентки.
Теперь она смотрела на меня вопросительно.
— Они понимают, — продолжил я, — что Бог всегда проверяет причины, по которым мы что-то делаем. Если девушка отдает свое тело мужчине, чтобы доставить ему удовольствие и заработать денег, чтобы получить образование и тем самым иметь способность лучше служить Богу, она на самом деле совершает хороший поступок.
Она нервно отвела взгляд.
— Но Бог говорит, что прелюбодеяние — это грех, — сказала она.
— Ах, но древнееврейское слово для прелюбодеяния, fornucatio[87], на самом деле означает половое сношение, совершаемое только ради удовольствия. Заповедь в действительности следует переводить так: «Не отдавайся прелюбодеянию корысти ради». Многие девочки на курсе библейской истории в УЛА[88] были весьма удивлены и обрадованы, когда постигли истинную природу Божьего повеления.
Она сидела, съежившись, рядом со мной на диване и пила свой джин с рассеянной непринужденностью. Она смотрела в стакан, будто в нем могли содержаться окончательные ответы.
— Но Бог говорит, что… — начала она. — Павел говорит, что… Церковь говорит, что…
— Только эгоистическое удовольствие. Древнееврейский абсолютно четок. Во Втором послании к Коринфянам, стих восемь, говорится: «Благословенна та, кто позволяет мужчине узнать ее во славу Божию, но горе той, кто в корыстолюбии творит прелюбодеяние. Воистину сама земля поглотит ее».
Опять колебания. Затем:
— Во славу Божию? — спросила она.
— Святой Фома Аквинский толкует это как любой поступок, который направлен на развитие способности человека славить Бога. Он цитирует случай дочери Вирсавии[89], которая отдала себя арамейцу, чтобы иметь возможность обратить его. Он также цитирует новозаветную проститутку Магдалину, которая, согласно традиции, продолжала продавать себя мужчинам, чтобы иметь возможность лучше знать их и свидетельствовать о Божественности Христа.
— Правда? — сказала она резко, будто речь наконец зашла об Истине.
— В «Раю» Данте, который вы, возможно, читали, религиозные проститутки помещены на третье небо, сразу под святыми, но над монахинями и девственницами. По словам Беатриче, его проводницы, «Беглая и монастырская добродетель никогда не сможет стать столь близкой к Богу, как добродетель деятельная. Если душа чиста, тело не может быть запятнанным».
— О, я это читала. Это был Данте?
— «Рай», песнь семнадцатая, я думаю. Мильтон перефразировал этот стих в своем знаменитом эссе о разводах.
— Забавно… — сказала она и потрясла оставшиеся кубики льда в стакане, прежде чем сделать очередной глоток.
— Церковь естественным образом умаляла эту традицию, — сказал я, делая умеренный глоток из своего стакана. — Она считала, что девушки могут быть без нужды соблазнены мечтой об обращении мужчин, и, хотя такой поступок не считается греховным, было решено создавать впечатление, что секс в целом есть зло. Таким образом, массы, естественно, жили в неведении об истинном Божьем замысле.
Наконец она подняла на меня глаза и грустно улыбнулась.
— Я буду посещать больше занятий по истории, — сказала она.
Я повернулся к ней и правой рукой убрал волосы с ее щеки.
— Я с удовольствием видел бы у себя в группе такую студентку, как вы. Мне так не хватает человека, с которым можно поговорить о важном.
— Правда?
— Я чувствую себя духовно потерянным, одиноким — с тех пор, как жены не стало. Мне было нужно тепло женского разума и тела, но до этого вечера абсолютно все женщины, которых я встречал, были скучными, педантичными, неспособными… бескорыстно отдать себя мне.
— Вы мне очень нравитесь, — неуверенно сказала она.
— Ах, Терри, Терри…
Я обнял ее, проливая остатки содержимого ее стакана на пол и диван. Я нежно прижал ее к себе, мои глаза, находящиеся намного выше уровня ее головы, слепо уставились на картонную папку на книжном шкафу. Радио завывало «Почему мы не делаем это на дороге?».
— Пожалуйста, дорогая моя, — сказал я, — пойдемте со мной в спальню.
Она застыла в моих руках и не отвечала. Музыка прекратилась, и радиоведущий начал взахлеб трещать о невероятной силе зубной пасты «Глим» и после этого без всякого перерыва перешел к восхвалению Роберта Холла.
— Вы такой большой, — сказала она наконец.
— Вы мне очень нужны.
Она по-прежнему не двигалась. Я разомкнул свои объятия и посмотрел на нее. Она, нервничая, подняла на меня глаза и сказала: — Сначала поцелуйте меня. — Она обвила руки вокруг моей шеи, и, пока мы целовались, я тяжело опустился на нее. Мы лежали, сплетясь телами, больше минуты.
— Не тяжело? — спросил я.
— Немного, — сказала она.
— Пойдемте в спальню.
Мы расплелись и встали.
— Куда? — спросила она, будто мы отправлялись на долгую прогулку.
— Сюда, — сказал я, а когда мы одолели десять шагов до спальни, добавил: — Это ванная.
Мы посмотрели друг на друга.
— Вы раздевайтесь там. Я разденусь здесь.
— Спасибо, — сказала она и вошла в ванную, слегка задев плечом дверной косяк. Я разделся, ловко разбросав одежду отдельными кучками между кроватью и старым ореховым комодом. На широкой двуспальной кровати я положил руку под голову и наблюдал, как потолок скручивается в космические туманности. Пять минут спустя туманности по-прежнему оставались моим единственным развлечением.
— Терри? — позвал я нейтрально.
— Я не могу, — сказала она из ванной.
— Что? — громко сказал я.
Она вышла полностью одетая, с красными глазами и полностью съеденной помадой на нижней губе. Застыв на полпути между ванной и кроватью, она сказала:
— Это было ошибкой. Я не та, за кого вы меня принимаете.
— Тогда кто вы?
— Я… я никто.
— О нет, Терри, вы прекрасны, кем бы вы ни были.
— Я… но я не могу лечь с вами в постель.
— Ах, Терри, — сказал я и начал было выбираться из кровати, когда увидел по выражению ее лица, что она может убежать. Сев, я сказал: — Ну и кто же вы?
— Я… меня отправили сюда как часть… часть эксперимента Колумбийского медицинского колледжа.
— Не может быть! — сказал я, пораженный.
— Да. На самом деле я просто студентка колледжа. Хорошенькая, как мне кажется, и невинная студентка. Я хотела выполнить задание как можно лучше, но не могу.
— Боже мой, Терри, это невероятно, это прекрасно. И я тоже.
Она непонимающе посмотрела на меня.
— Вы… тоже… что?
— Меня отправили сюда в рамках исследования природы человеческой сексуальности, которое проводит Колумбийский медицинский колледж. Я отец Форбс из собора св. Иоанна Богослова.
Она смотрела на мой грузный обнаженный торс.
— Понятно, — сказала она.
— Причуды судьбы свели двух невинных! — Я на мгновение воздел глаза к потолку; он закружился.
— Мне нужно идти, — ответила она.
— Дитя мое, вы не можете уйти. Разве вы не видите в этом руку Божью. Вы когда-нибудь отдавали себя мужчине?
— Нет, отец, и мне нужно идти.
— Дитя мое, вы должны остаться. Ради всего святого, вы должны остаться. — Я с величавым достоинством поднялся с кровати и с выражением безмерных отеческих и дружеских чувств, с простертыми руками приблизился к мисс Т.
— Нет, — сказала она и неуверенно выставила вперед руку.
Я не стал колебаться, обнял ее основательно и по-отечески, одной рукой гладя ее волосы, а другой спину.
— Милое дитя, вы мое спасение. Согреши я с проституткой, я был бы навсегда проклят; женщина поступила бы корыстолюбиво, а я стал бы причиной ее греха. Но сексуальный конгресс с девушкой-католичкой, отдающейся против своей воли и потому бескорыстно, должен освободить вас от греха, а меня от порочности.