и повторяя одно и то же:
– Что делать, что делать… Что же нам теперь делать…
И вдруг резко остановилась, и Елена Михайловна чуть не наткнулась на нее, проходя к дивану. А Нинель спросила задумчиво:
– Ты говоришь, Павлу звонила, да? Хорошо… Мне нужно с ним поговорить, вот что. Попросить его… Он же отец, он должен… Пусть найдет хоть какой-то выход, пусть защитит свою дочь! Он должен, должен…
– Может, лучше я с ним поговорю, Нинель? Ты же вся на нервах, тебе нельзя…
– Нет, я сама. Дай мне его телефон… Или лучше ты ему дозвонись, а я поговорю. Тебе он ответит…
Елена Михайловна послушно кликнула номер Павла, подождала, когда он ответит, протянула телефон Нинель. Та проговорила в трубку низким и хриплым от напряжения голосом:
– Павел, нам нужно срочно поговорить! Это касается нашей дочери! Да, прямо сейчас! Что значит, не можешь? Я понимаю, что ты в больнице… Но я могу к больнице подъехать. Ты выйдешь, поговорим. Я тебя надолго не задержу. Что? А где это? Да, поняла… На углу кафе есть… Хорошо, хорошо… Я поняла… Я буду там через полчаса. Да, до встречи…
* * *
Нинель первой приехала в кафе, села за столик. Быстро достала из сумочки пудреницу, впилась в зеркальце хищным взглядом. И с досадой бросила пудреницу обратно в сумку – видок еще тот… После длинной дороги из санатория, после такого нервного потрясения как можно вообще выглядеть? Даже чаю толком не успела попить…
Потом одернула себя – что это, в самом деле… Какая Павлу разница, как она выглядит, хорошо или плохо? Это ж ей самой хочется, чтоб хорошо… И даже не хорошо, а очень привлекательно. Как раньше… Тогда бы и чувствовала себя увереннее. А так… Вон руки дрожат, как у старухи. Надо успокоиться, успокоиться…
И снова достала зеркало, глянула пристально и даже заставила себя улыбнуться. Только улыбка получилась кривая, будто она скалится, а не улыбается. И лицо такое бледное… Да, надо губы поярче накрасить! И спокойнее быть… Глаза прищурить и улыбаться… И плечи расправить свободно…
И все-таки она сильно нервничала и, когда увидела Павла, занервничала еще больше. Отметила про себя мельком – какой он стал… Возмужавший, заматеревший, уверенный. Только лицо бледное, опрокинутое, в глазах боль. Надо же, как за свою жену переживает…
И злая досада ударила в голову – о ней что-то не сильно переживал, когда к другой уходил! Она почти умирала, а ему и дела не было!
Но нельзя, нельзя об этом сейчас… Нельзя поддаваться злой досаде. Надо быть приветливой и хитрой, в дурочку поиграть. Эх, жаль только, что она не в форме сейчас… Даже не успела переодеться с дороги, платье приличное надеть…
Павел подошел, сел напротив нее, спросил сухо:
– Тебе что-нибудь заказать? Учти, у меня мало времени.
Вот так, значит… Ни здравствуй, ни «рад тебя видеть». Будто она для него никто и звать никак.
– Нет, я ничего не буду. Мне только воды…
– Хорошо. Сейчас принесу.
Встал с места, сходил к бару, принес бутылку минералки и два стакана. Налил воды, придвинул к ней стакан. И вдруг посмотрел очень внимательно, будто не узнавая. Молчал и смотрел. И ей отчего-то ужасно неловко стало под его взглядом и захотелось отвести глаза в сторону.
– Чего так смотришь? Не узнаешь? – спросила с вызовом. – Сильно изменилась, да? Некрасивая стала? С чего же мне быть красивой, Паш? Я трудно живу…
Павел только плечами пожал, спросил тихо:
– О чем ты сейчас, Нинель… Я так понял, ты про Нину поговорить хочешь, потому и пришел.
– Да, про Нину… Я все знаю, Паш. И еще я знаю, что все это случилось из-за тебя. Ты во всем виноват, только ты! Ты меня сделал несчастной и злой! Да что там говорить – ты меня просто убил! Да, да, убил, не отворачивайся! Не хочешь теперь и смотреть на меня даже, ведь так? Удивляешься, какая я стала? Да, вот такая… Но это ты меня сделал несчастной, ты!
Ее будто несло, никак не могла успокоиться. Хотя ведь не собиралась говорить с ним в таком тоне, по-другому хотела… И вот, не смогла сдержаться!
Схватила стакан с водой, принялась пить жадно, некрасиво. Закашлялась, да так сильно, что сама испугалась. Ухватила пальцами протянутую Павлом салфетку, промокнула набежавшие слезы. И проговорила хрипло:
– Прости… Прости, я просто нервничаю очень… Ситуация такая, сам понимаешь. Я за Нину боюсь…
– А что с Ниной? Почему ты за нее боишься, Нинель?
– Ты сам не понимаешь, да? Я боюсь, что это она… Это она тот яд притащила. И она отравила твою жену… А может, это она тебя хотела убить, я не знаю. Ты сам-то как думаешь, а?
– Никак не думаю. Не могу думать. Не до этого мне сейчас.
– Да, я понимаю… За жену свою переживаешь, да?
Павел ничего не ответил, только поморщился с досадой. Понятно, что не хотел с ней о жене говорить… Потом спросил, будто очнулся:
– А почему ты решила, что это сделала Нина? Она что, сама в этом призналась?
– Нет… Нет, конечно. Какие там признания, она еле живая… Плачет все время, лежит, не встает. Как я когда-то… Когда ты меня бросил…
– Ну так и почему ты решила, что это Нина?
– Не знаю… Как-то меня торкнуло вдруг. Я сразу так подумала, когда мне мама все рассказала. Нина ведь тебя ненавидит, я знаю! Ненавидит за то, что ты со мной сотворил! Меня любит, а тебя ненавидит! Вот тебе и все объяснение, если уж ты этого так хочешь!
– О господи, Нинель… Столько лет прошло, а ты все никак успокоиться не можешь. Как ты сама в этом живешь, не понимаю? Это же мучительно – такой груз в себе нести!
– А я и мучаюсь, да… И живу… И никакие психологи мне помочь не могут. Женская обида – она ж как раковая опухоль… Тебе этого не понять, к сожалению.
– Нет. Это не раковая опухоль. Это желание считать себя жертвой, только и всего. Сладенькое такое желание, уютненькое. Но только для тебя. А для других – несчастье. Для твоей мамы несчастье, для Ниночки… Между прочим, она нормальная девчонка, живая, умная! Да, ершистая немного, но это пройдет с возрастом. Надеюсь, мы с ней найдем общий язык. Она же дочь моя. А я ей отец.
– Господи, какой же ты наивный… Ты что, и в самом деле считаешь, что она явилась к тебе искать общий язык?