— Потому что тебе вчера исполнилось одиннадцать! — заржал Диметриуш и вручил брату окорок, завёрнутый в синюю упаковочную бумажку, украшенную оранжевыми машинками. — Прости, что не сова и не волшебная палочка… С другой стороны, если захочешь, жабу я всегда могу тебе поймать в саду.
— Дебил, — добродушно проворчал братец и принюхался к оранжевым машинкам. — Пахнет охренительно… Мить, это нормально, что мне после вчерашнего всё время жрать хочется? Меня уже наш повар боится. Мне кажется, он в детстве читал истории о потерянном Тринадцатом этаже. Ну, ты знаешь, те, в которых рассказывается про пожирателей демонов и прочую чушь. Так вот, по-моему, он думает, что я в маму.
Диметриуш рассмеялся и, хлопнув брата по плечу, выговорил:
— Слушай, пожиратель, ты на Сценарский ещё документы не решился подавать? Фантазия у тебя, я смотрю, просто поёт!..
— Мама запретила, — проворчал Илья. — Говорит, хватит нам в родне одного несостоявшегося пилота… Ой, прости, Митюш!
Митюша не обиделся ни разу, даже сумел удержаться от ядовитого оскала, но глаза от сочувствующей гримасы младшего брата отвёл и, за натужным смехом скрыв зубовный скрежет, произнёс:
— Ну, насчёт несостоявшегося мама немного поторопилась…
— Во имя Онсы! — ахнула Ида и прижала ладошки у веснушчатым щекам. Из всех присутствующих она была единственной, кто помнил, что творилось во дворце семнадцать лет назад, а главное, понимал, почему это всё тогда здесь творилось. — Ты нашёл её!!
«Скорее, она меня нашла», — подумал Димон, но вслух произнёс:
— Нет, — и поторопился добавить, когда Ида расстроенно опустила уголки губ:
— То есть, нашёл, но возникли некоторые затруднения.
— Затруднения? — возмутилась Тошка.
— Какие могут быть затруднения? — искренне удивилась Нюта.
— Она тебя бортанула, что ли? — важно спросила вернувшаяся Софка, которую любопытство не могло долго удерживать вдали от комнаты, где вот-вот должна была раскрыться какая-то тайна. Младшая из принцесс не вполне понимала значение слова «бортанула», но на уровне инстинкта и врождённого гуманитарного чутья предполагала, что употребила его верно.
— И где только слов таких нахваталась? — покраснев до кончиков ушей, возмутился Ильюха и попытался отвесить младшей сестре подзатыльник. Словно она бы ему это позволила. Ёжик весьма ловко для своей не младенческой пухлости увернулась от карающей длани, продемонстрировав оной кончик розового языка, отскочила к подоконнику и уже оттуда, с безопасного расстояния, произнесла:
— Делов-то! За косу в темницу притащить и на хлеб с водой посадить.
И если от одного брата ускользнуть удалось, то от возмущения сплочённых в единый фронт родственничков спрятаться не получилось.
— Ай, — завопила Софка, когда Идка схватила её за ухо, приговаривая:
— Я тебе дам, косу!
— Я тебе покажу, хлеб и воду! — грозила пальцем Тошка.
— Да что вы с ней возитесь? — проговорил Димон, понимая, что хвалить сестру за хорошую идею, как минимум, непедагогично, как максимум, чревато будущей местью, если об этом станет известно Маше. (Онса свидетель, только намёк на это вызывал чесотку). Нет, сам бы он ни за что не причинил девушке боль — сам не причинил бы и другим не позволит! — и диеты её приятным окружностям ни к чему. Но Диметриуш искренне пожал бы руку тому, кто осмелился бы объяснить строптивице, от какого счастья она так настойчиво бежит.
— Деду про зазнайку просто расскажите, он быстро ей объяснит, что такое темница, хлеб с водой и пылающие ягодицы.
— И чьи, интересно знать, ягодицы остро нуждаются в моём пристальном внимании? — послышалось от двери, и в комнате немедленно наступила тишина, нарушаемая лишь шорохом платьев приседающих в реверансах принцесс да синхронным щёлканьем каблуков.
«Определённо, — подумал Диметриуш, — своих сыновей я тоже обязательно отдам в Кадетский корпус. Уж чему-чему, а уважению к старшим там учат преотлично».
Моргнул, удивляясь, что мысль о будущих детях не вогнала его в панику, и поспешил навстречу Императору — по этикету старший внук должен был первым приложиться к монаршей руке.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})
— Надеюсь, ты не спёр мой ключ? — спросил дед, крепко обнимая Димона.
— Нет.
— Тогда у меня, видимо, склероз, — хитро сощурился Красный Император, глядя на первенца своего единственного сына. — Ибо я не помню, когда позволял тебе воспользоваться Лифтом.
— Дед, не прибедняйся, — Диметриуш клюнул главу своего рода в щёку. — Острота твоего ума даст фору любому из нас. Я не приближался к Лифту. Я своим ходом сегодня.
Ида снова громко ахнула, а Ильюха покраснел, видимо, вспомнив своё замечание о «несостоявшемся пилоте», и Димон поспешно уточнил:
— Только не надо меня пороть за безголовость! Не в том смысле «своим ходом». Я на автобусе.
Брови самого сильного в Империи демона изогнулись удивлёнными коромыслами. И это были далеко не последние коромысла, которые Димон увидел этим днём. Вот только отличались они друг от друга шириной, элегантностью и манерой изображения. Мама, прекрасная Наталия Бьёри, к примеру, заламывала их трагично, театрально и одновременно трогательно. Димону почему-то, когда она это делала, хотелось покаяться в том, что нелицеприятного он совершил за всю свою жизнь, и заодно в том, чего не совершал.
Первородный сын Императора тоже умело пользовался бровями как орудием давления на совесть. Он приподнимал их вверх одновременно комично и пугающе. Комично, потому что верхняя часть его лица умильно повторяла нижнюю, украшенную рыжевато-красными усами фу манчу. Пугающими… Ну, просто не терпел Себастьян Бьёри в свой адрес даже лёгкого смешка. Само собой, если он не вырывался из алых уст прекрасной Наталии.
Откровенно говоря, Диметриуш был даже несколько удивлён своему благодушному состоянию, которое не покидало его с того момента, как он увидел мечтающего о женихе Ёжика. И настроение это не испортила ни серьёзная тональность разговора, ни повышенные тона, на которые временно переходили присутствующие на семейном совете мужчины, ни откровенный слезливый шантаж матери. Последний, впрочем, едва всё не испортил, потому что впервые в жизни Димон по-настоящему разозлился на мать.
— Я смог простить тебе то, как ты откровенно радовалась моему горю семнадцать лет назад, — произнёс он, прерывая патетичные всхлипывания Наталии Бьёри, и поднял руку, прося не перебивать. — Но вряд ли я буду в силах сделать это снова сейчас. Мама.
Женщина отвела в сторону сухие глаза. Она не стала признаваться, что чрезмерная тревога с её стороны была в чём-то обычной эгоистичностью гиперопекающего родителя. Не стала жаловаться, что обоих сыновей у неё забрали слишком рано, что она не успела с ними нанянчиться, как всегда хотела. Не вздохнула о том, что старшая дочь, вышедшая замуж за тридевять земель, привозит внуков только на праздники, да и то не всегда.
А внуков хотелось! Своих, розовых, с младенческими складочками, вкусно пахнущих молоком. Правда, об этом Наталия, напуганная хмурым взглядом своего первенца, тоже даже не заикнулась. Между тем рассказ Митюши подразумевал, что эти самые уже заочно любимые внуки ещё долго будут жить лишь в её мечтах.
Нет, ничего этого Наталия не сказала, лишь заметила негромко:
— Я всегда желала тебе только добра.
— Я знаю, — кивнул Диметриуш и поцеловал по-девичьи тонкое запястье матери. — Поэтому и рассказываю обо всём откровенно.
Да, за те сорок восемь часов, что Димон провёл дома, пожалуй, это был единственный неприятный момент. Если не считать того, что отец не собирался менять своих решений относительно комплектации учительского штата Института, которым он управлял, но это на фоне всего остального было такой мелочью, что расстраиваться ещё и по этому поводу Диметриуш посчитал преждевременным.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})
В четверг утром дед торжественно вручил внуку копию ключа. Нет, не так. КОПИЮ КЛЮЧА, о которой Димон мечтал последние семнадцать лет, как пятилетний малыш мечтает о радиоуправляемом вертолёте.