ушел к больному, они ворвались и…
Старик рыдал, сотрясаясь всем костлявым телом.
Марция подошла к нему и погладила по голове. Гален удивленно посмотрел на нее.
– Кто их убил? – спросил он.
– Клодий, торговец с Овощного рынка, он живет неподалеку отсюда, не на острове, а там, у рынка, в комнате над своей лавкой.
– Почему же он их убил?
– Он ненавидит христиан. Клодий взял своих рабов и пришел сюда, пока меня не было.
– Почему пока тебя не было? Он боялся тебя?
– Нет, он хотел, чтобы я страдал, увидев их мертвыми.
– Неужели просто из ненависти?
– Да, ведь он, ненавидя христиан, был вынужден обратиться ко мне за помощью, когда его сын утонул в Тибре. Он вытащил его на берег, принес к первому лекарю, кого нашел, а им был я. Парнишку я откачал, но он наглотался воды, появилась лихорадка, он стал еле-еле дышать. Клодий сразу сказал мне – если сын умрет, он расправится со мной. Так и случилось. Он взял тело сына, которого я лечил, и, несмотря на зиму, выделил всю эту маленькую комнату, а мои родные вынуждены были ютиться у друзей, и пригрозил, что вернется казнить меня. Клодий сказал, что я не спас парня из-за своей лживой веры, что я не молился Эскулапу, а ведь он мне щедро заплатил.
– Этот подлый человек должен быть наказан, – сурово сказал Гален. – Ты говорил о его злодеянии вигилам, хоть бы вот этому декуриону, который тебя знает?
– Не говорил, – тихо произнес Филипп.
– Почему? – удивился Гален.
– Бог призвал к себе моих близких. Бог учил прощать.
Марция отвернулась, смахивая слезы. Гален тяжело вздохнул.
– Твое желание умереть понятно. Но ради твоей веры, что еще поддерживает тебя, прошу, Филипп, окажи услугу, она будет приятна и твоему богу. Этого преторианца надо полечить. Я не могу его забрать туда, где живу сам и где живет эта девушка. Не буду и раскрывать наших имен. Есть на то причины.
– Доброе дело угодно Господу, – смиренно произнес Филипп.
– Бери деньги, ешь сам и корми раненого. Мне нечего тебе предложить в благодарность за эту услугу, раз ты хочешь только смерти.
– Иисус Христос будет рад, если я спасу чью-то жизнь. Для меня это высшая благодарность.
Марция и Гален с рабами вышли на улицу, Нарцисс тоже подошел к ним.
– Теперь куда? – спросил атлет.
– Мы во дворец, – ответила Марция. – А ты возвращайся в гладиаторские казармы, вот деньги, спасибо за помощь! Я надеюсь, что могу обратиться к тебе в любой момент?
– Конечно, госпожа!
Проходя мимо храма Эскулапа, Гален захотел зайти туда. В глубине святилища храма стоял мраморный бог врачевания в длинном хитоне, посох его обвивала змея. Гален вынул из маленького футляра хирургический нож с красиво выделанной рукояткой из серебра. Прошептав молитву, он положил нож на пьедестал.
– А ты не хочешь помолиться Эскулапу, Марция? – спросил он, выйдя из храма.
Марция стояла растерянная, расстроенная и не знала, что ответить.
Гален подошел к ней вплотную и, подняв ладонь, нарисовал на ней пальцем рыбку.
– Ты с ними, правда?
– Наверное, – ответила Марция, ошеломленная прозорливостью Галена. – Я пока не знаю.
– В любом случает, когда преторианец выздоровеет, ты скажи ему про Клодия с Овощного рынка. Пусть он отомстит за несчастного Филиппа из Тралл.
Глава седьмая
В курии, построенной на Римском форуме при Юлии Цезаре, собрался весь римский сенат. Присутствовали даже те, кто был болен – их принесли на носилках рабы. Все ждали объявления новой программы, разработанной императором, которая должна была исправить хотя бы часть пагубных последствий правления Коммода.
На предыдущем заседании, случившемся через несколько дней после Нового года, Пертинакс порадовал сенаторов объявлением аукциона личных вещей Коммода. Этот аукцион дал императорской казне серьезные финансовые вливания, а многим сенатором удовлетворение покупками запредельной роскоши. На том же заседании, с подачи Пертинакса, сенаторами был принят указ о конфискации всего, что накопили любимцы и вольноотпущенники Коммода, на протяжении многих лет обворовывавшие римский народ, выпрашивающие подарки у императора. Государственная казна – эрарий, находящаяся в ведомстве сената, фактически слилась с личной императорской казной, и Коммод много раз опустошал ее. Часть денег, полученных с аукциона и конфискаций, Пертинакс отправил в эрарий, вызвав прилив восхищения со стороны сенаторов. Из средств императорской казны, не касаясь эрария, Пертинакс провел денежную реформу. Целыми днями на императорском монетном дворе рядом с термами Траяна не умолкали молоты чеканщиков, наполняя мешки новенькими блестящими полновесными денариями с портретом Пертинакса. Этими же денариями император распорядился расплачиваться по накопившимся задолженностям многим государственным служащим, подрядчикам, выполнявшим императорские заказы. Именно из своей казны он выделил средства на ремонт италийских дорог, указ о котором выпустил сенат.
Взаимодействия с сенатом на протяжении первого месяца Пертинаксу все равно казалось недостаточным.
Накопившиеся письма с жалобами и проблемами как от провинций, так и от частных лиц он передал в сенат, дабы все видели, что он собирается править в полном согласии с сенаторами. Себе Пертинакс оставил на рассмотрение лишь немногие письма. Пока в государственных делах творили полный беспредел фавориты Коммода, большое количество дел направлялось не в сенат, как это было положено, а к этим временщикам или самому императору. Но очень часто именно эти дела и оставались без решения, так как о них сразу же забывали, если они не были сопряжены с подарками или взятками.
Сейчас сенаторы ждали важного для себя решения. Коммод многих из них лишил части собственности – загородных вилл, земель, виноградников, городских домов, ученых и талантливых рабов, рудников, кораблей, да много чего присвоив себе. Теперь все это огромное движимое и недвижимое имущество ждало справедливого решения своей участи.
Пертинакс взошел на ростру для ораторов и обвел взглядом сенаторов, сидевших на мраморных скамьях, расположенных амфитеатром перед ним. На несколько мгновений он вспомнил, как его отец, Гельвий Сукцесс, торгуя в лавке шерстью, гнал из нее своего маленького сына, льнувшего к отцу, чтобы тот возвращался в дом, к чтению и арифметике. Вольноотпущенник Гельвий Сукцесс дал сыну когномен «Пертинакс», что означало: «упорный, настойчивый» и он верил, что сын достигнет лучшей доли, нежели торговля шерстью.
«Спасибо, отец! – подумал император. – Не было лучше отца, чем ты».
Сенаторы смотрели на него спокойно, с уважением и надеждой. В затихавшем гуле их разговоров словно пробивались из далекого прошлого отзвуки речей Октавиана Августа. Курию достроили именно при нем. Здесь первый император Рима участвовал в судьбоносных заседаниях сената, создававших тот мир, что существует уже два столетия после него. Так или иначе, но все