мне документы, и мы поспешно забрались в машину.
Только когда пост ДПС скрылся из виду, я позволил себе расслабиться.
— Ну ты даешь, Хлыст! — присвистнул Китаец — Я думал, сердце из груди выпрыгнет.
— Привыкай. На стрелках еще страшнее.
* * *
У подъезда родной халупы меня ждал сюрприз. Санек Троллейбус, замерзший насмерть, танцевал вокруг спортивной сумки со своим барахлом какой-то экзотический танец. Совсем околел, бедолага. Я полюбовался полминуты этим забавным зрелищем, но сжалился над товарищем. Мороз же на улице.
— Хлыст! — раскинул руки замерзший Троллейбус, радостно сверкая из-за толстых окуляров. — Ты дома вообще не живешь? У тебя там крыса какая-то обитает. Не пустила в коридор даже.
— Это Зойка, — успокоил я его. — Нормальная она баба, просто ПМС у нее. И вообще, ты себя в зеркале видел? Я бы тебя тоже не пустил. Знакомься с братвой.
Я представил Китайца и Копченого. Парни пожали руки.
— Так, сейчас ко мне пойдем, согреешься. Димон, дуй в Москву на электричке. Надо золото пристроить. Меньше чем по 75 не отдавай, цены выросли.
— Золото? — жадно посмотрел на нас Троллейбус. — А какое?
— Слиток, — ответил я.
Бродяга тяжело вздохнул.
— Давайте отойдем.
Мы сели в машину.
— В червонцы перебивать нужно, — пояснил Троллейбус. — Берешь золото, если низкая проба, проводишь простейший аффинаж, делаешь штемпель Николашки. Царские червонцы в любой скупке берут по цене металла. И барыги многие его любят. Золото, оно и в Африке золото. И ты вроде бы как законопослушный, но малость обедневший коллекционер. А это ненаказуемо.
— А чего не в советского Сеятеля? — удивился я.
— А это, мой друг, — снисходительно ответил Троллейбус, — уже фальшивомонетничество. Если примут с Николаем — это подделка культурных ценностей. Там три года по статье, но почти всегда отпускают на условку. А если Сеятель… это сразу десятка или типа того.
— Я ни хуя не понял, — признался Китаец. — Если мы вот этот слиток и так барыгам можем сдать по цене золота. — Димон достал нашу московскую добычу и показал Троллейбусу. Тот взял брусок, взвесил его в руке и посмотрел клеймо.
— … то зачем нам николаевские монеты?
— Затем, что Уголовный кодекс надо чтить! — важно поднял палец Санек. — Ну или хотя бы стараться это делать. Слиток продавать — это статья о незаконном обороте драгметаллов. Тебе пятерик впаяют, если поймают. Но весь цимес схемы — это скупать золотой песок у черных старателей. Скажем, грамм сейчас на рынке по 75 рублей. А ты берешь у них по двадцать.
— А они отдадут? — усомнился Копченый — Не дураки же, цены знают.
— А куда им деваться? Не в сберкассу же нести.
— Есть у меня один знакомый вахтовик, — задумался я. — Свяжусь. Погоди-ка… А напомни, за что ты чалился на зоне? Ты во всем этом шаришь, что ли?
— Я в этом не просто шарю! Я за это сел! — гордо уверил меня Троллейбус. — Я, между прочим, ювелир. Причем, подающий надежды! Вам, шпане уличной, не чета! Просто однажды я жутко задолбался чинить замки на дешманских сережках…
Глава 14
Дело вроде бы шло на лад. Свободные деньги, которые остались у нас после… э-э-э… приобретения машины, мы пустили в ремонт цоколя НИИ и закупку мебели. Тут будет наша база — десять комнат, подвал для хранения всякого-разного. Как выразился Карась, который просто фанател от посконных песен и стихов, «отсель грозить мы будем шведу!». На удивление, наш зиц-председатель из горкома оказался мужиком толковым и по-крестьянски хватким. Делать руками он ни хрена не умел, зато планировал и командовал просто на загляденье. А его солидный вид повергал не привыкших еще к новым временам штукатуров и маляров в священный трепет. У них человек с папкой подмышкой вызывал страх на генетическом уровне. Как бы то ни было, но во всякую ерунду с ремонтом он нас не погружал. Квартиры нашел буквально за пару дней, перечитав объявления на столбах и подъездах. Если бы мы направили на это дело Копченого, то, видит бог, все закончилось бы вызовом скорой для четы пенсионеров, решивших съехать на дачу поближе к родимым помидорам.
У нас были планы на золото, у нас были наколки на пару верных дел, и мы уже почти освободили целый этаж в одном из огромных, бестолковых корпусов НИИ, откуда народ потихоньку начинал смотреть в сторону леса. Кое-кто уже брал бээсы и челночил вовсю, украшая рынки собой и привезенным из Польши барахлом. Самые отчаянные пробовали на зуб Турцию, и подъем там ожидался в три-пять концов. Кульманы и ватманы понемногу пустели. Около них совсем скоро останутся дамы непризывного возраста и мужики с полной атрофией мужского же начала. И тогда мы сдадим в аренду еще пару этажей.
Робко наметившаяся идиллия прервалась двенадцатого января, когда в моей новой квартире, украшенной бабкиным сервантом с фотографией покойного деда в рамочке, раздался звонок. Не слишком много людей знали этот номер, поэтому я напрягся. Из больницы уже доложились: наш пациент идет на поправку, а одного слишком настырного гостя Димон вывел из палаты на лестницу и отправил в красивый полет. Профессор впечатлился. Думается мне, нашему пациенту дадут выйти из больницы. Он им все-таки нужен живой. Просто еще разок попугать хотели.
— Хлыст, — услышал я в трубке голос Копченого. — Тут Хмурый объявился. Его парни отловили брательника моего в школе, сказали, чтобы я показался у них на точке. И чем быстрее, тем лучше. Дали номер телефона отзвонить.
Это была еще не стрелка, но где-то рядом.
— Позвони и скажи, что работаешь от меня. Я приду.
— Один? Давай мы все вместе!
— Не надо. Много чести этим чертям. А что за точка?
— Да столовка какая-то. Под ресторан косят. «Дружба» называется.
— Помню такую. Возле промки. Сегодня все решу, продолжайте сторожить директора.
— Принял.
Сон ушел как ни бывало. Хмурый на стрелку зовет. Апельсины грузинские, к которым терпила плакаться пошел, пробили через ГАИ, кому продали тачку. А тут уж сложить два и два несложно. Мы же не прятались. Нас уже на ней весь город видел. Да и что там того города!
* * *
Еще одна кооперативная тошниловка, которая попутно выполняла роль базы для Хмурого и его людей, стояла