на самой окраине. Разбитые фонари и расписанные неприличными словами заборы внушали оптимизм стабильностью бытия. Из нового я нашел только одну неоспоримую и вечную фразу любителей украшать город: «Цой жив». Эта мода пришла сюда совсем недавно.
Днем тут тихо, и только в дальнем углу, за столиком сидели трое — сам Костя, которого я помнил еще худым, прыщавым молодым человеком, какой-то мордатый товарищ, которого я не помнил вовсе и вертлявый ушастый паренек с ножиком-выкидухой. Он быстро колол бабочкой между растопыренными пальцами ладони. Наверное, показывал сам себе, какой он крутой. Я даже глаза закатил к потолку. Надо же, детский сад какой.
— Хлыст, — протянул я руку мордатому и ушастому. — С тобой, Хмурый, мы вроде знакомы.
— Толян, — скупо ответил мордатый и умолк. Правильно, говорить будет не он.
А ведь это брат Хмурого, — догадался я. Тот самый, у которого Карась подрезал нож. Присмотрелся внимательнее. Слабый подбородок, бегающие глаза. Потому-то при таком брате мясо на рынке пластует. Сморкач. Нет, настоящих бандитов тут не наблюдается. Обычная гопота, обнаглевшая от наступившей безнаказанности.
— Рома Косой, — представился любитель ножей. Судя по вызывающему взгляду, торпеда здешняя. Наглая, берущая на голый понт.
Костя Хмурый за прошедшие изменился сильно. Заматерел, обрюзг, а в глазах его поселился какой-то лихорадочный, шальной блеск. Да он же закинулся, — догадался я. — Нюхнул перед разговором. Учтем. Не лучший расклад. Кто знает, в какую сторону его торкнет.
— Рассказывай, Хлыст, — начал Хмурый, — когда откинулся, почему гордый такой ходишь, почему на глаза показаться не пришел.
— Слушай, Костя, — наморщил я лоб в умственном усилии. — Меня тут не было давно. Просвети, что здесь изменилось, раз я должен к тебе на цырлах бежать. Ты ничего не попутал часом? Ты вообще кто?
— Это ты попутал, Хлыст, — нехорошо посмотрел на меня Хмурый. — Ты попутал, и конкретно. Меня люди смотрящим в Лобне поставили.
Костян расправил плечи и начал перебирать в руке черные четки. Да, дешевые понты — наше все. Полно еще таких фуфлыжников, строящих из себя бандитов. Но очень скоро РУБОП и более зубастые конкуренты уменьшат поголовья этого тупого бычья почти до нуля.
— Да? — поднял я брови. — Смотрящим? Не знал. А что за люди?
— Джеко и Ходжа, — нехотя ответил Хмурый. — В законе воры. Я под ними хожу.
— Никогда не слышал о таких, — помотал я головой. — И прогона не было.
— Ты все уже понял, Хлыст, — насел на меня Хмурый. — А теперь по делу. Вы одного хача кинули. Тачку придется вернуть, и людям за обиду заплатить. Хач этот при делах. Люди огорчились. Это их барыга. Он им платит.
— Кто конкретно огорчился? — уточнил я.
— Ходжа, — ответил Хмурый. Ему очень не нравился этот разговор, но он не понимал почему. Пока он не выходил за рамки.
— Курсани его, что вопрос решил, — протянул я руку. — Я буду ждать завтра у Южнопортового на пустыре. В девять вечера.
— Добро, — кивнул Хмурый. — А как встретишься, сюда приходи. Поговорим за долю. Смотрю я, поднялся ты, а в общак не платишь. Нехорошо!
— Костя, — улыбнулся я от всей души. — Я и про тебя, и про лобненский общак только что услышал. А поговорить… Я поговорить люблю. Хлебом не корми, дай перетереть с хорошим человеком. Мы с тобой обязательно все обсудим. Но потом… Я все равно из Лобни переезжаю.
— Ну-ну, — подозрительно посмотрел на меня Хмурый. — И куда собрался?
— В Москву, Костя, в Москву. Курсуй своих людей. Пусть приезжают на разговор.
* * *
— Серый, я что-то не понял, — напрягся Штырь, с которым мы поехали в гостиницу Советская. — Мы что, тачку возвращать будем?
— С ума сошел, что ли? — удивился я. — Мы, Пахом, из дворовой во вторую лигу завтра перейдем.
— А как? — наморщил тот лоб. — Те воры, может, и не совсем воры, но мочить их точно нельзя. За беспредел самих на ножи поставят.
— Увидишь! — загадочно ответил я и открутил спинку сиденья пониже. — Смотри на дорогу лучше. Вдруг старушка выскочит ненароком.
Помпезные интерьеры гостиницы впечатление на Штыря произвели соответствующее. Не бывал он здесь, и бывать не мог. Паренек из заштатного городишки, он упрямо сжал челюсти и оглядел, жадно раздувая ноздри, стайку местных проституток, что толпились у бара. Тут было дорого.
— Ничего, Штырь, — толкнул я его локтем. — Скоро брезговать ими станешь. Мы себе таких девок в кооператив наймем, что все упадут! Меньше трешки ни у кого не будет! А эти… Они же дешевки!
— Они? — поразился Штырь. — Полсотки бакинских за палку? Это они дешевки? А что же тогда дорого, по-твоему?
— Приличные женщины, — ответил я. — Красивые, стильные, образованные и воспитанные женщины. Они стоят намного, намного дороже. И эти лярвы им в подметки не годятся. Они просто тупые шалавы. С ними же скучно! А настоящий кайф ты получишь только с такой женщиной, о которой я сказал. Добиться ее — это как для альпиниста на Эверест залезть. Не купить, не заставить! Только вызвать настоящие чувства, Штырь. Для этого и стоит жить.
— Это как та, в больнице… — догадался Штырь, но замолк. К нам уже шли.
— Хлыст, — коротко сказал я. — К Лакобе, по делу.
— К нему без дела не ходят, — усмехнулся чернявый паренек лет восемнадцати, худощавый и резкий. — Жди, скажем ему.
В этот раз номер был совсем другой, и даже этаж не тот. Мы шли по мягкому ворсу ковровых дорожек, скрывающих шум шагов, и поражались царившей здесь тишине. Впрочем, номер был похож на прошлый как две капли воды, только развернут зеркально.
— А, Хлыст, — протянул руку старый вор. — Это кто с тобой?
— Штырь, близкий мой, — ответил я. — Тоже правильно отсидел, понятия знает.
Лакоба просто кивнул, приняв услышанное к сведению, а Штырь даже грудь выпятил. Для него этот разговор — как для солдата с генералом поручкаться.
— Чего приехал? — проскрипел вор — По твоему вопросу я еще не говорил с людьми
— Тут другая тема. Есть такой человек — Ходжа, — начал я. — Что знаешь за него? У него интересы