услышал я ее голос. — Сережа! Папе совсем плохо. Он умирает!
— Я скоро приеду! — ответил я и бросил трубку. Я поднял глаза к побелке потолка и заорал. — Да что за херня! Почему ты решил ласты склеить? Ведь только-только налаживаться все стало! Я же с тобой два дня назад разговаривал! Ты же нормальный был!
Я полез под ледяной душ и постоял там, пока не принял синий цвет. Потом переключил на кипяток и опять постоял, пока не стал багрово-красным. И так раз десять. Я вылез из ванной, вытерся кое-как и сунул ноги в джинсы. Надо ехать.
Склиф встретил меня знакомой шумной суетой. Снова кого-то везли на каталке, снова подъезжали скорые к подъезду приемного покоя. Уставшие до предела люди спасали других людей, не получая за это порой даже простой благодарности. Так, как будто мастерство хирурга — это что-то такое, чему учат в ПТУ за пару лет. Никогда не мог этого понять! И отношения властей к врачам, и отношения населения к ним же. Любое чмо, разбившее по пьяни свою безмозглую башку, смотрит на врача свысока и, поплевывая через губу, напоминает про клятву Гиппократа.
— Что с ним? — спросил я у нестарого еще реаниматолога с сероватой кожей и хроническим недосыпом в глазах.
— Пневмония началась, — сказал тот. — Ребра сломаны, поэтому вентиляция легких снижена. Застойные явления, к которой присоединилась госпитальная инфекция.
— Э… А чем госпитальная от простой отличается? — спросил я. — Ну инфекция и инфекция.
— Госпитальная злей намного, — пояснил врач. — Ее не каждый антибиотик берет. Она же мутирует. Пенициллин не берет точно. А у нас больше и нет ничего.
— Прогноз? — спросил я, а Ленка, стоявшая рядом, прикусила губу, чтобы не заплакать. А мамашка-то не приехала! Или уже была тут?
— Без хороших антибиотиков — скверный, — не стал врать реаниматолог. — Хотя, прогнозы давать — дело неблагодарное. Медицина — наука, вторая по точности после богословия. Хотя люди иногда удивляют.
— А он удивит? — прямо спросил я.
— Не уверен, — поморщился врач. — Ему под шестьдесят, у него тяжелая травма, и я час назад перевел его на искусственную вентиляцию легких.
— Что нужно? — спросил я.
— Антибиотики, — ответил врач. — Лучше цефалоспорины третьего поколения. Цефотаксим, например. Новое лекарство… Хотя… Это у нас оно новое. Да! В простой аптеке их не найти.
— Я понял, — кивнул и сунул доктору сотку в карман. Тот не стал выделываться и благодарно закрыл и открыл глаза. Молодец! Не люблю, когда кривляться начинают. — Если такое лекарство в Москве есть, то я его достану.
— Я здесь сутки, — врач повернулся и пошел. — Пачки четыре сразу берите! И гемодез.
— Это что за зверь?
— Раствор специальный, для снятия интоксикации. Тоже на Западе придумали.
— Телефон! — повернулся я к Ленке. — Мне нужен телефон.
— На посту есть, — она, бледная как мел, показала куда-то вдаль по коридору. — Или в ординаторской. Я попрошу.
— Алексеев у аппарата, — услышал я вальяжный голос на том конце провода. Это был кабинет горкомовца в НИИ.
— Фельдмаршал, — сказал я. — В аптечном управлении блат есть? Или как оно там называется, не знаю… Записывай лекарства. Через три часа привезешь в Склиф, в реанимацию. А мне по хер! Купи, укради, убей кого-нибудь за них! Уже догадался, для кого! Молодец! У тебя три часа! Время пошло!
Глава 15
— Значицца так, братва!
После того как я объявил общий сбор, в НИИ приехали Троллейбус, Карась, Штырь и Китаец. Копченый остался сторожить директора.
— Запускаемся с Вахидовым. Сегодня у нас вторник — надо будет проследить, как повезут выручку с рынка. Сколько человек, как передвигаются, охраняется ли дом Вахидова, а если да, то как. Вы уже тренированные на московском скупщике, поэтому простые истины повторять не буду. Держим большую дистанцию, все записываем, на память не полагаемся.
— А что вдруг так все срочно стало? — удивился Вован. Его на стрелке не было, и рассказать ему не успели. Он отсыпался после ночного дежурства.
— Мы тут раскороновали одного черта носатого. На стрелке. Ходжу. А он типа крышевал Хмурого. Сечешь?
— Костя в натуре станет хмурым от таких новостей — коротко хохотнул Китаец. Все парни сидели, обливаясь потом и отдуваясь — до совещания пришлось затаскивать в подвал большой засыпной сейф, что достал по блату Фельдмаршал.
— И у нас кончаются бабки, — развел руками я. — То, что взяли на скупщике — ушло в ремонт, мебель и прочую лабуду. Ну и пропили-прожили часть.
— Цены совсем с ума сошли.
— Это Ельцин ебнулся, — Троллейбус пнул ногой стул. — Слышали, что сегодня подписал? Закон о свободной торговле! Все, хана стране. Все распродадут, все недра, нефть и газ.
— Тебя это так сильно волнует? — вежливо спросил я, сигнализируя глазами, что сейчас мы собрались про другое.
— Не, ну как бы… Ладно, давай к Вахидову.
— Нам надо забирать Лобню под себя. Рынок, нефтебазу….Ну и все эти хмуровские ларьки вместе с жэдэ станцией. Тогда будет поток нала каждую неделю. Сечете? Есть бабки — есть движуха. Нет бабок — все сосут. Нам за квартиры платить, Фельмаршалу и персоналу башлять…
— Ну зачем нам сейчас наемники⁈ — застонал Карась — Чем они заниматься будут тут?
— Купи-продай — отрезал я — Как и вся страна. Тебе же Троллейбус про закон о торговле объяснил? Короче, дело к ночи. Нужен первоначальный капитал. Его нам обеспечит Вахидов. И нужны ежемесячные бабки, хотя бы полгода, пока поднимается кооператив.
— На стрелки замучаемся ездить — тяжело вздохнул Штырь — Ларьки, еще хер с ними. А вот рынок и нефтебаза… Много желающих появится, как сковырнем Хмурого и Вахидова.
— А кто обещал, что будет легко?
* * *
— Нам нужен факс.
— Нет, он нам не нужен!
— Просто необходим.
— Зачем⁈
— Слать факсы.
— Кому⁈
Уже с утра, первого февраля Фельдмаршал смог меня выбесить до невозможности. До белого каления. У меня тут чуть ли не войсковая операция в планах, Вахидова обложили со всех сторон, пасем каждый день, а Константин Георгиевич сношает мне мозг каким-то факсом.
— Мы же планируем заниматься торговлей? У нас