Читать интересную книгу Происхождение всех вещей - Элизабет Гилберт

Пришел врач, присланный фармацевтом Джеймсом Гэрриком, но Альма отослала его. Мать ее никогда врачам не доверяла, и какой будет прок, если сейчас он пустит ей кровь и поставит банки? Вместо этого Альма отправила мистеру Гэррику записку с просьбой приготовить для нее настойку жидкого опия, которую можно было бы капать матери в рот по чуть-чуть каждый час.

В седьмую ночь Альма крепко спала в своей постели, когда Пруденс, дежурившая у постели Беатрикс, вошла и разбудила ее, легко коснувшись плеча.

— Она заговорила, — сказала Пруденс.

Альма встряхнула головой, пытаясь понять, где она. Заморгала, глядя на пламя свечи в руках Пруденс. Кто заговорил? Ей снились лошадиные копыта и крылатые звери. Она снова встряхнула головой, поняла, где она, и все вспомнила.

— Что она сказала? — спросила Альма.

— Попросила меня уйти, — ответила Пруденс ничего не выражающим голосом. — И позвала тебя.

Альма накинула на плечи шаль.

— Иди спать, — сказала она Пруденс, взяла свечу и пошла в комнату матери.

Глаза Беатрикс были открыты. Один глаз налился кровью, по всей вероятности, после ушиба. Он не двигался. Другой глаз скользнул по лицу Альмы.

— Мама, — проговорила Альма и огляделась в поисках чего-нибудь, чем можно было напоить Беатрикс.

На прикроватном столике стояла чашка холодного чая, недопитая Пруденс. Но Беатрикс не стала бы пить окаянный английский чай даже на смертном одре. Однако больше ничего не было. Альма поднесла чашку к сухим губам матери. Беатрикс сделала глоток и, как и стоило ожидать, нахмурилась.

— Я принесу тебе кофе, — извинилась Альма.

Беатрикс едва заметно качнула головой.

— Что тебе принести? — спросила Альма.

Она не отвечала.

— Привести Ханнеке?

Кажется, Беатрикс ее не слышала, и Альма повторила вопрос — на этот раз по-голландски:

— Wilt u Hanneke?

Беатрикс прикрыла глаза.

— Wilt u Henry?

Ответа не последовало.

Альма взяла мать за руку, которая была маленькой и холодной. Раньше они никогда не держались за руки. Она подождала. Беатрикс не открывала глаза. Альма почти уже задремала, когда ее мать заговорила, причем по-английски:

— Альма.

— Да, мама.

— Никогда не бросай…

— Я не брошу тебя, мама.

Но Беатрикс покачала головой: не то она имела в виду. Она снова закрыла глаза. И Альма снова стала ждать, чувствуя навалившуюся на нее усталость, в этой темной комнате, где царила смерть. Прошло много времени, прежде чем Беатрикс нашла в себе силы договорить до конца.

— Никогда не бросай отца, — сказала она.

Что могла ответить Альма? Что обещают женщине на смертном одре? Особенно если эта женщина твоя мать? Что угодно.

— Я никогда его не брошу, — отвечала Альма.

Единственный видящий глаз Беатрикс еще раз скользнул по лицу Альмы, словно оценивая серьезность ее обещания. Видимо, она осталась довольна, потому что снова закрыла глаза.

Альма дала матери еще каплю опиума. Дыхание Беатрикс стало очень неглубоким, кожа похолодела. Альма была уверена, что мать произнесла свои последние слова, но почти два часа спустя, когда девушка заснула на стуле, она вдруг услышала булькающий кашель и, вздрогнув, пробудилась. Она решила, что Беатрикс задыхается, но та лишь снова пыталась заговорить. И снова Альма смочила ей губы ненавистным чаем.

— У меня голова кружится, — сказала Беатрикс.

— Давай позову Ханнеке.

К изумлению Альмы, Беатрикс улыбнулась.

— Не надо, — промолвила она. — Is het prettig. (Мне приятно.)

Тут Беатрикс Уиттакер закрыла глаза и, словно решив, что пора, умерла.

* * *

Наутро Альма, Пруденс и Ханнеке вместе обмыли и одели тело, завернули его в саван и подготовили для похорон. Это была молчаливая, печальная работа.

Вопреки местному обычаю, тело не выставили в гостиной для обозрения. Беатрикс не захотела бы, чтобы на нее смотрели, да и Генри не желал видеть труп жены. Сказал, что смотреть на нее ему невыносимо. Кроме того, в такую жару разумнее и безопаснее было бы устроить похороны как можно быстрее. Тело Беатрикс запрело еще до того, как она умерла, и теперь все боялись скорого и сильного разложения. Ханнеке распорядилась, чтобы один из местных плотников сколотил на скорую руку простой гроб. Чтобы удержать запах, три женщины воткнули под саван саше с лавандой, а как только гроб доделали, тело Беатрикс загрузили в повозку и отвезли в церковь, чтобы оставить там до похорон в прохладном подвале. Альма, Пруденс и Ханнеке повязали выше локтя черные креповые ленты в знак траура. Эти ленты они носили еще шесть месяцев. Ткань так жестко впивалась в руку, что Альма чувствовала себя подвязанным деревом.

В день похорон они шли за повозкой, провожая гроб на шведское лютеранское кладбище. Похороны были краткими, простыми, практичными и респектабельными. Присутствовало менее дюжины людей. Среди них был фармацевт Джеймс Гэррик. На протяжении всей церемонии он страшно кашлял. Говорили, его легкие разрушились от долгих лет работы с порошком ялапы, благодаря которому они с Генри Уиттакером так разбогатели. Был там и Дик Янси; его лысина сияла на солнце, как начищенное оружие. Джордж Хоукс тоже пришел, и Альме хотелось кинуться ему в объятия. К ее удивлению, их бывший учитель, бледный Артур Диксон, тоже явился на похороны. Она с трудом представляла, как до мистера Диксона вообще дошла весть о смерти Беатрикс, и тем более не подозревала, что он питал симпатию к своей бывшей хозяйке, однако была тронута, что он нашел в себе силы отыскать кладбище, и так ему и сказала. Разумеется, Ретта Сноу тоже была там. Она стояла между Альмой и Пруденс, держа каждую за руку, и хранила нехарактерное молчание. К чести Ретты, в тот день она проявила почти уиттакеровскую стойкость.

Никто не плакал, да Беатрикс этого бы и не захотела. От рождения до смерти и даже после смерти Беатрикс всегда учила их быть средоточием надежности, терпения и сдержанности. Было бы неуместно сентиментальничать сейчас, в последний момент, ведь следовало помнить, какую респектабельную жизнь прожила эта женщина. Поэтому было решено — никаких рыданий. И никаких дружеских сборищ после похорон в «Белых акрах», чтобы распить лимонад, поделиться воспоминаниями и утешить друг друга. Беатрикс не захотела бы такого. Альма знала, что матери всегда нравились распоряжения, данные домашним Линнеем, отцом ботанической таксономии, по поводу его собственных похорон: «Никого не угощайте и не принимайте соболезнований». Вот Альма и последовала этому наставлению, насколько это было возможно.

Гроб опустили в свежую могилу, вырытую в глинистой земле. Заговорил лютеранский священник. Литургия, литания, Апостольский Символ веры — все пролетело в мгновение ока. Панегириков не произносили — у лютеран это было не принято, — но проповедь, знакомую и мрачную, прочли. Альма пыталась слушать, но священник говорил так монотонно, что она впала в ступор, и до нее долетали лишь обрывки проповеди. Мы рождаемся грешниками, услыхала она. Благодать — таинство, даруемое Богом. Ее нельзя заслужить или растратить, приумножить или преуменьшить. Благодать — редкость. Никому не следует знать, кто ей обладает. Приняв крещение, до смерти остаемся во Христе. Возносим Тебе хвалу.

Горячее летнее солнце, клонясь к закату, нещадно жгло лицо Альмы. Все щурились от неприятного света. Генри Уиттакер впал в оцепенение. У него была одна лишь просьба: как только гроб опустят в могилу, посыпать крышку толстым слоем соломы. Он хотел убедиться, что, когда на гроб жены упадут первые комья земли, солома приглушит жуткий звук.

Глава одиннадцатая

Теперь в «Белых акрах» хозяйничала Альма Уиттакер, которой исполнилось двадцать лет.

Она заняла место матери само собой, будто готовилась к этому всю жизнь — в некотором роде, так оно и было.

На следующий день после похорон матери Альма вошла в кабинет отца и начала просматривать груды накопившихся бумаг и писем, намереваясь немедленно приступить к делам, которыми по обыкновению занималась Беатрикс. Однако, к своему растущему неудовольствию, Альма поняла, что огромным количеством важных дел в «Белых акрах» — бухгалтерией, счетами, корреспонденцией — никто не занимался в последние месяцы и даже, пожалуй, весь последний год, когда Беатрикс чувствовала себя все хуже. Альма прокляла себя за то, что не замечала этого раньше. Безусловно, письменный стол Генри всегда напоминал свалку важных бумаг, перемешанных с кучей бесполезного хлама, но Альма не отдавала себе отчета в том, насколько критическим стал беспорядок, до тех пор, пока не осмотрела кабинет внимательнее.

Вот что она нашла: за последние месяцы стопки важных документов с края стола Генри высыпались на пол и накапливались там, подобно геологическим слоям. К ее ужасу, в чуланах она обнаружила еще несколько коробок с неразобранными бумагами. При первых раскопках Альма нашла счета, не оплаченные с мая прошлого года, платежные ведомости с невыплаченным жалованьем и письма — толстенные завалы писем — от подрядчиков, ждущих распоряжений, деловых партнеров со срочными вопросами, сборщиков растительного сырья из-за границы, адвокатов, из патентного бюро, ботанических садов со всего света и от директоров всевозможных музеев. Если бы Альма раньше знала, что такое количество корреспонденции лежит без внимания, то помогла бы разобраться с этим еще несколько месяцев тому назад. Теперь же ее положение было почти критическое. К примеру, в эту самую минуту в гавани Филадельфии стоял корабль, нагруженный растениями для компании Уиттакера, и накапливал внушительные суммы за стоянку, а разгрузить его никто не мог, так как капитану до сих пор не выплатили жалованье.