Читать интересную книгу Кот олигарха. РОМАН - Петр Карцев

– Вторая женщина – шатенка, которая держит пальцами сосок Габриэль, – ее сестра Жюльена-Ипполита.

Январский направил на Лену пастелевый мелок и сделал им несколько коротких движений влево.

Лена чуть не задохнулась на вдохе. Мысль об этом до сих пор не приходила ей в голову. Но если что-то могло сделать эту бесконечную ночь еще неправдоподобнее, то, конечно, это была необходимость и возможность прикоснуться к обнаженной Ларе.

Лара сидела неподвижно и невозмутимо, как статуя, отличаясь от статуи только золотистым оттенком кожи.

Лена протянула левую руку и сомкнула большой и указательный пальцы на Ларином соске. Она постаралась сделать прикосновение почти неосязаемым, но все равно почувствовала неизбежную реакцию чужого тела.

– Жюльена-Ипполита, – ровным голосом повторила Лара вслед за художником. – Как ее в школе к доске вызывали.

Может быть, ремарка была для Лары немного нехарактерной, или, может быть, Ларина невозмутимость не всегда бывала искренней. У Лены в голове и перед глазами сгущался туман; ощущения приливали к животу. У этого дерзкого, фальшиво-непринужденного жеста могло быть несколько символических объяснений, но ни одно не могло отменить его странности. На первый же взгляд было в нем что-то неправильное. За любой символической реальностью стояла реальность тела, в которой Лена не видела ему оправдания, или же ее фантазия отказывалась туда следовать.

– Одновременно Габриэль показывает зрителю перстень с драгоценным камнем, – продолжал Январский. – Собственно, ее жест является почти зеркальным отображением жеста Жюльены, а кольцо и сосок находятся на одной вертикали. Это неизбежно предполагает связь между ними.

– Ежику понятно, – подтвердила Лара.

– Генрих долгое время обещал жениться на Габриэль, если она родит ему наследника. По общепринятой версии, перстень символизирует обещанный брак, а акцентированный сосок – беременность Габриэль.

Лара скептически хмыкнула.

– Да, – согласился художник, – версия не исчерпывает тайну картины.

Не прошло и минуты, но Лена уже чувствовала, как рука наливается усталостью. Это немного сконцентрировало ее мысли. Январский продолжал метать в их сторону колкие, цепкие взгляды, перенося их неподвижные тела в свою фантазию, где загадочным образом они будут жить. Его рассказ казался лишним. Было очевидно, что он пишет другой сюжет и других персонажей.

Она заранее ревновала картину ко всем будущим зрителям.

– Вполне понятно, что перед нами не портрет, а символический шифр, – говорил Январский. – Служанка на заднем фоне что-то шьет: якобы приданое для новорожденного. Но почему она шьет левой рукой?

– Потому что… – начала Лена и обнаружила, что голос ее совершенно сел. Ей пришлось откашляться. – Потому что ребенок Габриэль останется незаконнорожденным?

Ей не было никакого дела до Габриэль и ее ребенка.

Январский оторвался от холста и перевел взгляд на нее.

– Действительно, – подтвердил он. – Генрих так и не женился на Габриэль, несмотря на то, что она родила ему не одного, а троих детей. Но художник не мог знать об этом заранее. Если же он писал картину по следам свершившихся событий – то есть после смерти Габриэль в 1599 году, – то к чему намеки на предстоящие роды и символику королевского перстня?

Лена облизала губы.

– Я не знаю, сколько я смогу держать так руку, – сипло сказала она.

– Еще несколько минут, – рассеянно попросил Январский.

Ей сразу стало стыдно за проявление слабости. Украдкой она взглянула на Лару, которая сидела, застыв неподвижно, похожая на Снежную королеву, если бы не тепло ее груди, которое чувствовала одна Лена.

– Левая сторона акцентирована по всей картине. Каждая из сестер делает свой символический жест левой рукой. Левой же рукой шьет служанка. Внутри картины, над камином, изображен фрагмент еще одной картины, в центре которой – лежащий мужчина; у него видна только одна рука – тоже левая.

Январский говорил медленно, с большими паузами. И взгляды, и речь его, хотя были обращены к ним двоим, приобрели отстраненный характер. Лена почувствовала, что стала для него предметом, в каком-то смысле – объектом его внутреннего мира, фигурой на той картине, которую он видел в воображении. Это ощущение волновало ее примерно так же, как собственная нагота и прикосновение к Лариному телу. Ей было немного досадно, что ее индивидуальность не потребовалась, не заинтересовала художника достаточно, чтобы стать самостоятельным предметом изображения. Но с другой стороны, пока его внимательный взгляд ежесекундно возвращался к ней, пока линии ее тела были пищей для его фантазии, она чувствовала странную власть над ним, чувствовала его руку своим инструментом или, по крайней мере, своим проводником в иное измерение, где индивидуальность была подчинена чему-то более сильному, с чем, может быть, она еще никогда не сталкивалась так близко.

Ее подбородок дернулся вниз, и она тут же испуганно подняла голову и открыла глаза. Лара что-то говорила Январскому и искоса поглядывала на Лену с ироничной улыбкой. Лене показалось, что ее скулы заострились – то ли от этого освещения, то ли от позднего часа. Кажется, Январский снова спросил, о чем может говорить левосторонность всех движений на картине. Слова вдруг перестали складываться в цепочки значений. Лена не имела ни малейшего представления о времени, но знала, что должно быть очень поздно. Хорошо если не рано. Мысль о том, что утром предстоит идти на работу, казалась феерической аберрацией. Сон, подкравшийся предательски и в самый неподходящий момент, окутывал ее такой мягкостью, которой невозможно было сопротивляться.

Январский разрешил ей опустить руку.

Она мучительно старалась держать плечи прямо, но то и дело ловила себя на необходимости нового сознательного усилия. Веки пытались закрыться, отказываясь подчиняться ее воле. Лена до боли закусила губу, но тут же иррационально испугалась остаться такой на картине, и вместо этого попыталась незаметно прикусить язык. Она перестала следить за Ларой и за художником: все усилия уходили на то, чтобы сохранять позу хотя бы условно неизменной.

Январский больше не стоял у холста, а сидел перед ними на стуле, набрасывая что-то в альбоме длинным черным карандашом, время от времени откидывая страницы вверх. Время стало течь дискретными интервалами: одни куски проваливались в бездну, другие тянулись неправдоподобно долго и обрывались только тогда, когда не оставалось сил фиксировать эту длительность, – и тогда уж обрывались без следа и без остатка, и только начало нового интервала напоминало, что был предыдущий. Январский шуршал страницами и иногда опять что-то рассказывал, что не откладывалось у Лены в голове, иногда просил ее что-то сделать, придираясь к миллиметрам жеста: снова соединить два пальца на Ларином соске и сложить остальные в филигранно точную и неудобную фигуру; приподнять брови и не опускать их в течение бессвязного промежутка времени; смотреть неподвижно в центр его лба. Лена чувствовала только, как деревенеет тело, и потеряла способность к более глубокой рефлексии.

В какой-то момент поле ее зрения снова пересекли Решетинский и Троицкий, едва опознанные, похожие почему-то на двух гигантских летучих мышей. Что-то было сказано, в том числе ею, но она не осознавала значения слов и понимала только, что этих двоих сегодня больше не будет. Оба перед тем, как раствориться, наклонялись и шептали что-то на ухо Январскому, и тот отвечал, не поднимая головы от эскизов. Оба в самом конце сделали что-то неправдоподобное и гротескное – Лена не могла вспомнить, что именно. Ах да: целовали руки ей и Ларе – или это было частью какого-то сна, который время от времени начинал ей сниться, пока она не вскидывала голову от очередной любезной, но строгой команды художника, или от шелеста альбомной страницы, или от звука хлопающей двери, – и каждый раз встречал ее Ларин насмешливый взгляд, такой неестественно яркий, как будто сон не навещал ее даже в мыслях.

Была еще сильная вспышка, которая напугала ее, но почти не вывела из оцепенения. Откуда-то взялся опять парень в коротком халате, которого раньше она видела голым и от удивления плохо рассмотрела, хотя и стоило, – и которому не могла теперь вспомнить имени. Каким-то образом вспышка была связана с ним. Свет ударил прямо в глубину зрачка, так что на время залил все и слился с темнотой. Темнота долго не рассеивалась, и потом стала отдавать окружающие вещи неохотно, частями. За это время изменилось расположение предметов, теснее сомкнулись стены. Пропал куда-то художник. Потом пропало всё.

5

An honest crew, disposèd to be merry,

Came to a tavern by, and called for wine.

– A Woman Killed with Kindness14

O what a silly Fellow is a bashful young Lover!