такие же, как на поверхности: безобразные, со рваными краями, не затянувшиеся до конца и приносящие монотонную боль. Он прошит ими насквозь, и вряд ли существует вероятность, что Костя позволит кому-либо заняться их лечением.
Закрываю на секунду глаза и, наверное, проваливаюсь в сон, потому что, открыв их, ловлю на себе недовольный взгляд Островского.
– Давно ты здесь?
– Больше суток. Пить хотите?
Устало кивает, а я присаживаюсь рядом и подношу стакан к его губам.
– Сам могу, – обхватывает левой рукой, но она дрожит, и жидкость переливается через край.
Придерживаю под низ, лишь слегка направляя его движения и ненавязчиво помогая. Островскому важно не проявить свою слабость даже в таком состоянии. Всегда собранному мужчине сложно признаться в бессилии, если даже тому есть веская причина.
– Уже утро. Пора делать перевязку, – подвигаю контейнер со всем необходимым, вынимая нужное для процедуры.
– Нет.
– Позвать кого-то из охраны? – вношу альтернативу. – Или позвонить Аркадию Владимировичу?
– И с ним уже знакома, – кривится и делает попытку приподняться.
Успеваю подложить подушку, чтобы Косте было удобно и получаю одобрительный кивок, который для меня почти как «спасибо».
– Так, что? Кого пригласить? – ожидаю ответа, застыв с ножницами в руках.
– Делай, – снисходит до меня, позволяя прикоснуться к повязке, и произвести необходимые манипуляции. – Есть хочу.
– Сейчас закончу и принесу. На выбор: бульон, протёртый суп, фруктовое пюре?
– Мясо.
– Мясное пюре?
– Кусок мяса, Лена. Сочный, большой, прожаренный кусок мяса!
– Только через пару дней. Пока нельзя. Щадящий режим после операции в течение пяти дней прописан Аркадием Владимировичем. Так как вы не пожелали оставаться в больнице до полного выздоровления, проходить реабилитацию придётся в домашних условиях. Я даже покормлю вас с ложечки, а не через зонд, как это сделала бы медсестра. – Операция Парето не связана с пищеварением, но упоминание зонда вызывает у мужчины неприятные эмоции.
– Сам возьму, – резко дёргается, чтобы подняться, и с губ срывается болезненный стон, возвращая тело в прежнее положение.
– Так, что, Константин Сергеевич? – с трудом сдерживаю улыбку, наслаждаясь его беспомощностью и зависимостью от меня.
– Тащи свой суп! И дерьмо это! Которое мясное пюре! – кричит мне вдогонку.
Приготовление занимает около получаса, и возвращаюсь в коттедж с подносом. Ставлю его на колени Островского и вручаю ложку в левую руку, предлагая поесть самостоятельно. Испепеляющий взгляд, который я стойко выдерживаю и даю понять: не задумываясь, отойду в сторону при условии, что Костя в состоянии обслужить себя самостоятельно. Немая битва заканчивается капитуляцией, когда Парето цедит сквозь зубы:
– Покорми.
Осторожно подношу ложку ко рту мужчины, предлагая еду маленькими порциями.
– Аронова позови.
– Не могу. Уехал полчаса назад. Что, не нравится вам моя компания?
– Не нравится, что ты видишь меня в таком состоянии.
– На «такое» я уже неоднократно смотрела, если вы о том, что на вас нет белья. А что касается общего состояния – видела и похуже. Вы хотя бы разговаривать способны.
– Ты сейчас о бабушке?
– О ней. Последний инсульт вызвал парализацию лица, верхних конечностей и левой ноги.
– А как понимала, что ей нужно? – С удовольствием поглощает еду, не акцентируя внимание на том, что кормлю его словно маленького ребёнка.
– По глазам. Очень часто люди говорят глазами, произнося совершенно иное. Как вы.
Островский долго смотрит на меня и кажется на его лице отсутствуют эмоции. Но это не так – глаза выдают, что сейчас творится у него внутри. Люди не смотрят на него, лишь слушая, и к моей открытости он не готов.
Парето съедает совсем немного и спускается ниже, откинувшись на подушке. Непродолжительная активность лишила сил, которых, как ему казалось, много. Готовлю капельницу и не спрашивая ввожу иглу, пока мужчина бдит за каждым моим движением.
– Если проболтаешься кому-нибудь, что видела меня таким – накажу.
– Большего наказания, чем быть вашей сиделкой, придумать невозможно. Самого себя переплюнуть не получится.
– Стала смелее, – прищуривается и недовольно смотрит, пока устанавливаю катетер, чтобы вновь не искать вену. – Я недолго буду таким.
– Да, – соглашаюсь, – но, пока вы зависимы от меня, давайте поговорим.
– О чём?
– Просто поговорим. О чём обычно разговаривают люди? Нормальные люди. Делятся впечатлениями, рассказывают истории и передают жизненный опыт, или предостерегают от возможных ошибок. Вы же умеете разговаривать? Не о делах. Вы многое знаете обо мне, а я о вас практически ничего.
– Зачем это тебе, Лена?
– Хочу узнать вас лучше и понять, как вы стали таким.
– Стриптиз души я исполняю редко, а точнее, никогда, – недовольно рычит и отворачивается, утыкаясь взглядом в окно.
Между нами повисает неловкое молчание, но я терпеливо жду, когда Парето решится на разговор. Мне кажется, ему просто не с кем поговорить, потому что как человек, он мало кого интересует.
– Чем вы живёте?
– Не понял, – переключаю внимание на себя.
– Наблюдая за вами, я пришла к выводу, что вы сродни роботу, каждый день выполняете запрограммированные действия. Своего рода, мышечная память, которая заставляет вас просыпаться, завтракать, раздавать указания, выполнять работу, ужинать, спать, заниматься сексом. Каждый следующий день, как вчерашний, а завтрашний, как сегодняшний. Никаких отклонений, отсутствие погрешностей в установленной программе. Без души, без желаний, без страстей. Холодная машина, не знающая боли. Таким вас видят все.
– И ты?
– Я вижу множество эмоций, которые скрыты за толстыми стенами бункера. В ваших глазах. Они выдают. Остальные не видят лишь потому, что всегда склоняют перед вами голову.
– Ты подошла ближе, чем все остальные.
– Вы сами позволили мне подойти.
И он знает, что я права. Парето настолько привык контролировать всех и в первую очередь себя, что без его позволения даже этого разговора не было бы.
– Давай сыграем в игру, Лена, – неожиданное предложение и в синеве загораживает яркий огонёк интереса. – Правда или… правда. Я задаю вопрос – ты отвечаешь, ты спрашиваешь – отвечаю я. Предупреждаю: мгновенно увижу ложь, потому как лгать ты неспособна.
– Согласна. Кто начинает?
– Я. Муж тебя удовлетворял? В постели.
Не знаю, по какой причине Островский начал с личного, но ответ на это вопрос мне позволит узнать то, о чём бы он не сказал в любом другом случае.
– Да. Мне не с чем было сравнивать, к тому же я любила мужчину, за которого вышла замуж. Он был нежным любовником, который заботился о предпочтениях партнёра. Когда Рома пристрастился к алкоголю, секс стал реже, а затем и вовсе исчез из наших отношений. – Ответ принят, о чём говорит кивок мужчины. – Вы изменяли жене?
– Каждую секунду. С работой. Так был поглощён бизнесом, что некогда было смотреть на женщин. Даже очень красивых. Надя пыталась бороться с этим первые