когда парни покидают помещение, продолжает: – Ларису Петровну я вызвал, завтра она возвращается. Днём девочка будет с Гришей, ночью с ней. А твоя работа теперь – он, – указывает на Парето.
– Ему нужно в больницу.
– Он там был. Целых два дня. Но как только пришёл в сознание, потребовал, чтобы его доставили сюда. Он у нас из той категории людей, которые предпочитают болеть на своей кровати со всеми удобствами. Страдающий от боли Костя, то ещё неприятное зрелище: вида не подаст, но душу вытрясет. Так что приготовьтесь, Лена.
– Я готова, – отвечаю уверенно, не отводя взгляда с Островского.
– Аркадий Владимирович сейчас закончит с рекомендациями, – указывает на пожилого мужчину, который что-то пишет, не поднимая головы, – и всё объяснит. Ваша задача: следить за его состоянием, и в случае ухудшения сразу дать знать. Насколько я понял, вы некоторое время ухаживали за лежачим человеком? – Киваю, подтверждая каждое слово. – Опыт у вас имеется, всё необходимое сразу будет доставлено, только скажи́те.
– Ещё бы она капельнице ставить умела, – бурчит себе под нос старик. – Придётся приезжать каждый день.
– Я умею, – мужчины переглянувшись, сосредотачиваются на мне. – Бабуле назначали курс лечения. В стационар отвезти возможности не было, вызов платного врача каждый день был непозволительной роскошью, поэтому закончила двухнедельные курсы и научилась сама.
– Отлично-отлично, – приговаривает мужчина, добавляя несколько строк к уже написанному тексту. – Всё подробно расписал: названия препаратов, дозы, количество, периодичность. Будут вопросы – звоните. – Вручает визитку, которую заботливо кладу поверх листа с назначением. – Примерно через сутки, он должен прийти в себя. Возможны галлюцинации, бред, двигательное возбуждение или, наоборот, заторможенность, поэтому после установки капельницы внимательно наблюдайте, чтобы не было резких движений. Звоните в любое время дня и ночи. Я всегда на связи.
– Всё поняла.
Мужчины выходят, оставляя меня наедине с Островским. Подвигаю кресло ближе к кровати, удобно устроившись напротив пациента, просматриваю назначения врача, отмечая для себя время приёма лекарств, и осматриваю большой контейнер с необходимым. Мне не нравится, что Аронов не убедил Парето остаться в больнице до полного выздоровления, но одновременно счастлива, что могу находиться рядом и быть в курсе его состояния.
Тревога отступает, когда слышу размеренное дыхание Кости, и прикасаюсь к его ладони, чтобы почувствовать, какая она горячая. Предостережения Островского об опасности уничтожить моё доверчивое сердце отброшены в сторону, потому что сейчас единственное, чего я желаю, чтобы он поправился.
Глава 18
Скрутившись в кресле, провожу так всю ночь, лишь иногда прикрывая глаза и проваливаясь в дрёму. Островский спокоен и, если не знать про травму, кажется, что просто спит. Первым пунктом в списке Аркадия Владимировича значится перевязка, что я и делаю, как только в окно пробивается тонкий луч света. Аккуратно снимаю больничную повязку и вижу две раны – слепые, почти рядом, нет выходных отверстий. Мне не страшно и не противно, поэтому принимаюсь за дело. Пока сосредоточенно выполняю работу, не замечаю, что Парето открыл глаза и молча смотрит на меня. Но взгляд мутный, неосознанный, потерянный, словно не понимает, где он находится.
Замираю с ватным тампоном в руке, боюсь пошевелиться, не зная, какой будет реакция мужчины. Но неожиданно для меня Костя улыбается и, едва шевеля губами, шепчет:
– Лена… Лен…
– Я здесь, – наклоняюсь, оказываясь над ним.
Улыбка не сходит с лица, и Островский делает попытку поднять правую руку, но скривившись, оставляет задуманное.
– Ты – мой свет…
Он бредит, о чём меня предупреждал врач, а женщин по имени Лена множество, да и сказанное не стоит принимать за истину. Силится приподняться, но слишком слаб для такой нагрузки, поэтому глажу его по лицу, нашёптывая нежности, и уговариваю закрыть глаза. Не проходит и десяти минут, как он отключается, а я заканчиваю перевязку и ставлю капельницу. Придерживаю руку, чтобы среагировать на любое движение и не позволить вырвать иглу. Долгих два часа сижу в одном положении, не отводя от него взгляда, пока не слышу короткий стук в дверь, которая немного приоткрывается, являя мне Петровну.
– Лен, иди поешь. Я с ним посижу.
– Не надо, – отмахиваюсь. – Я не хочу.
– Хочешь, – настаивает и протискивается внутрь. – Аронов вкратце рассказал, что случилось. Ты здесь с ночи и уверена, что глаз не сомкнула и, вероятно, даже с места не сдвинулась. Гриша и Тася обедают, составь им компанию.
Как назло, именно в этот момент мой возмущённый желудок даёт о себе знать, напоминая, что я не ела со вчерашнего утра, погружённая в переживания о Косте. Соглашаюсь и, уступив место Петровне, направляюсь в дом. Ещё не дойдя до кухни, слышу заливистый смех Таси и низкий баритон Гриши.
– Привет, – целую дочку в макушку и осуждающе смотрю на парня, который уже позавчера знал о случившемся, но мне не сказал.
– Лен, прости, – тушуется, опуская взгляд в тарелку. – Мне приказали молчать.
– Кто?
– Парето.
– Как это? Он третий день без сознания. Насколько я поняла, когда приходил в себя, все силы истратил на требование покинуть больницу.
– Не забыл добавить: «Орловой ни слова».
Не знаю, радоваться ли заботе Островского и желанию избавить меня от переживаний, или же огорчаться, что я последний человек, которого необходимо оповестить. В любом случае истину мне узнать не суждено, потому что, как только к Косте вернётся ясность ума, передо мной предстанет привычный всем Парето.
– Мам, а можно к Косте?
– Нет, родная, пока нельзя. Возможно, позже, – размытые обещания, которые, скорее всего, я не выполню. Пока не могу предположить, как Островский отреагирует на моё присутствие рядом, не говоря уже о ребёнке.
– А ты теперь всё время с ним будешь?
– Несколько дней, – глажу дочь по головке, успокаивая. – А ты слушайся Гришу и Ларису Петровну, чтобы не пришлось вызывать Ираиду, – при упоминании имени ненавистной няни, Тася распахивает глаза и охает, принимаясь за еду.
Мне кажется, я затолкала в себя обед, даже не прожевав как полагается. Ощущение спокойствия настигает лишь в кресле, напротив Кости. Петровна недовольно цокает, но уступает место, покинув коттедж. Телефон Парето постоянно вибрирует на столе, а на экране высвечивается «Серхат», но прикасаться к его вещи запрещено, тем более принимать вызов.
День тянется бесконечно долго, а мысли потоком роятся в голове, терзая меня. Не ведая причин случившегося, сложно говорить о последствиях, а зная Островского, они будут. Он слишком аккуратен и проницателен, чтобы получить ранения по глупости, а такое качество, как импульсивность ему не присуще.
Сейчас, сидя в этом кресле, у меня есть возможность осмотреть каждый сантиметр его тела, запоминая все шероховатости. Иногда мне кажется, что его шрамы внутри