— Все в порядке! Я лишь объясняла Ларк, что эти варианты помогут визуализировать оформление цитат, которые вы выберете для…
— А, цитаты. У меня куча идей.
— Супер!
Не супер. Видимо, слова Ларк о желании Кэмерона, чтобы она взяла на себя все дела касаемо дома, это не совсем правда. Наверное, у него тысяча (ужасных) идей, но воплотить их обязана она. «В помощниках», — сказал он, будто она его ассистент.
Рядом, Ларк прожигает Кэмерон лазером из глаз.
— Сегодня мы заняты не цитатой, а композицией, — говорит Ларк. — Мне кажется…
Но Кэмерон не дает ей закончить.
— Вы знаете Ницше?
— Разве что заочно! — Он вообще не догоняет, что я оскорбляю его. Вот насколько я умею общаться с клиентами, умею играть в сервис. Я беру свой карандаш, сильно сжав его, ладони у меня в холодном поту.
— Он философ.
— Кэм, — снова пытается Ларк. — Я уверена, что Мэг об этом знает.
— Так вы слышали эту цитату: «Бог умер»? — Ларк проводит пальцами по линии роста волос.
— Вы хотите, чтобы у вас на стене спальни было написано «Бог умер»? — спрашиваю я.
— Знаете, я хочу, чтобы там было что-то правдивое.
Как насчет: «ТЫ УРОД»? Не все буквы подходят, чтобы зашифровать в «БОГ УМЕР», но я выйду из положения.
Ларк говорит:
— Мы не будем это писать.
Кэмерон смотрит на меня заговорщически, закатывает глаза и говорит:
— Она немного легкомысленная, да? Эта женщина.
Боже мой. Позорище. Одна из тех небрежных, обидных фраз с десятью слоями подтекста. Как в детстве, когда мама говорила мне за семейным ужином: «Просто твой отец, он очень любит свою работу», — или папа бросал коллегам в шутку на скучных вечеринках в нашем доме: «Больше всего моя жена любит убивать веселье».
На секунду в кухне наступает гробовое молчание. Ларк сидит рядом буквально как надгробный камень. Без единого движения. Я так зла, что удивляюсь, как еще не переломила свой Staedtler надвое.
Кэмерон весело и легко рассмеялся, а затем повернулся к холодильнику. Я сверлю ему спину взглядом, жалея, что в мои глаза не встроены лазеры. Не могу выносить это молчание. Не могу выносить то, что Ларк сидит рядом униженная.
— А знаете что? — я обращаюсь к ней и только к ней, сохраняя тот же спокойный тон, как и до сцены Кэмерона, будто он вовсе не нарушал нашего общения. — Эта мне тоже нравится больше всех. — Я указываю пальцем на листок бумаги, к которому она потянулась, когда Кэмерон начал нести околесицу про смерть бога.
Лицо Ларк зарделось, но на нем благодарная улыбка.
— А мы сегодня неплохо продвинулись, да?
Ей явно хочется поскорее закончить и увести меня из дома, пока Кэмерон снова не ляпнул что-нибудь грубое или поучительное.
Я знаю, каково так себя чувствовать, каково притворяться, что не замечаешь подтекст в этих «он очень любит свою работу», каково давиться смехом над «любит убивать веселье». И я стараюсь ее поддержать. Говорю, что доработаю композицию, поэкспериментирую с цветами. Воодушевляю ее — и я подчеркиваю: только ее — прислать мне больше цитат по электронной почте. Я жму Кэмерону руку и лгу ему в лицо, потому что мне было далеко не приятно с ним познакомиться, собираю свои вещи, отпускаю пару самоуничижительных шуток по поводу беспорядка в сумке, чтобы снять повисшее в воздухе напряжение. Ларк провожает меня по коридору, где минутами ранее Кэмерон выругался на кнопочную панель сигнализации, у которой наверняка проницательности больше, чем у него. Вспомнив это, я больше не могу подстраиваться. «Почему ты с этим человеком?» — хочется мне спросить. Но мне не хочется ставить ее в неудобное положение, не хочу проливать еще больше света на то, что она так старательно пыталась от меня скрыть.
— В последнее время он очень напряжен, — опережает она меня.
Сигнал реакции по умолчанию велит мне кивать и улыбаться. Но, видимо, я раскрепостилась не только творчески, потому что, пропустив его мимо ушей, говорю:
— Он повел себя как идиот.
Не знаю, слышит ли меня Кэмерон. Думаю… мне все равно.
Но мне не все равно на то, как напряглась Ларк, как подняла подбородок. Она поджимает губы и поворачивается к панели сигнализации, вводит код, а после щелчка открывает дверь. Лицо у меня пылает, словно только что из духовки.
— Я пришлю вам цитаты, — отрезает она, и ой-ой. Возможно, «Бог умер» теперь окажется среди них. С другой стороны, она меня не уволила, но в животе появилось противное подташнивающее ощущение.
— Кто тянул тебя за язык? Почему надо было лезть не в свое дело?
— Конечно, — говорю я. — Слушайте, мне жаль, если…
— Он хороший человек, — отчетливо произносит она. — Я его знаю.
Я осознаю, что Ларк может быть решительной, когда хочет. Например, когда хочет выставить меня из своего дома. Когда напоминает, что я работаю на нее, а не дружу с ней.
Кивнуть с улыбкой? Активировано. Чувствую себя просто нелепо.
— Ах, да, — начинаю я, шагнув к двери. — Я просто… — «сказала правду», заканчивает внутренний голос, но я не повторяю за ним вслух. Лишь отмахиваюсь, как бы говоря: «Я просто сглупила».
— Я позвоню вам на следующей неделе, — говорит она, когда я ступаю на террасу, в зрелый дневной свет. Звучит так, будто она не собирается мне звонить.
— Отлично, — киваю, улыбаясь, и ухожу.
♥ ♥ ♥
Переехав в Нью-Йорк, я дольше всего привыкала к отсутствию машины. Не то чтобы я в ней нуждалась: здесь всегда под рукой такси, автобусы, метро и собственные ноги, к тому же автомобиль просто негде парковать, если только ты не миллиардер или пофигист в отношении кучи неоплаченных счетов за парковку. Да и особой американской любви к автомобильным путешествиям я не испытываю, потому что у меня довольно маленький мочевой пузырь и низкая концентрация внимания, а еще вряд ли я могу сама переставить шину.
Но получить права в шестнадцать было для меня спасением, событием, изменившим мою жизнь в родительском доме. Когда отношения у них