ты всегда можешь зашифровать это в буквах.
Все — Рид, парк, мое сердце — все замерло. Смузи у меня в животе — вряд ли, но лучше бы тоже замерло.
Вот она — та ссора, которой я опасалась. Которой по глупости надеялась избежать, тем более после его прекрасного тихого: «Особенно я».
И обязательно именно сегодня.
Рид проводит рукой по волосам.
— Забудь, что я это сказал.
Несколько секунд я лишь смотрю на него. В шоке, удивлении, обиде.
А потом я вдруг очень сильно злюсь. Это я мина, старая, но взрывоопасная, и на меня сейчас очень явно наступили. «Почему ты не можешь просто оставить это в покое?» — думаю я уже второй раз за сегодня, но в этот раз мое негодование направлено на человека передо мной. На того, с кем нельзя просто обойти тему. Из-за которого я раскрепостилась и ввязалась в эту неприятность.
— Просто забыть?
— Да, — отвечает он, будто это вполне разумная просьба.
— Так вот что ты сейчас говоришь? Это так ты проявляешь свою… дружбу? Ждешь момента напомнить мне об этом?
— Нет, неправда. Я не держу на тебя зла. Ты… просто у меня был не самый простой день.
— А я тут при чем?
— Ни при чем. — Он вздыхает. — Просто… иногда мне кажется, что все здесь говорят не то, что думают.
— Здесь?
— Здесь, — повторяет он, обводя воздух рукой со стаканчиком. — В этом городе.
Мне снова больно. Спрятанные буквы, ненависть к городу. Вот что я должна была оставить в покое несколько недель назад. Не надо было воспринимать ту карточку как знак. За все наши прогулки между нами ничего, ничего не изменилось.
— Город здесь ни при чем, — говорю я незнакомым резким голосом.
Он открывает рот, чтобы ответить, но я не даю.
— Думаешь, ты знаешь этот город? Думаешь, что Нью-Йорк — это толпа людей с Уолл-стрит? — Все мое презрение звучит в этих словах. — И твоя важная работа, о которой ты все равно никогда не рассказываешь?
Он смотрит на меня, стиснув челюсть.
— Город здесь ни при чем, — повторяю я. — Просто люди такие. Не все говорят то, что думают, прямо и резко, как роботы. Кому-то приходится быть вежливым перед придурком-начальником, чтобы их не уволили. Или терпеть и улыбаться, перед грубостью члена семьи, чтобы не усугубить ситуацию. Или смиряться с ужасным характером друга, потому что бывает и хуже. Люди всего лишь стараются… стараются защитить себя.
Я замираю с открытым ртом, лицо горит. Снова слишком много. Я раскрылась в другом измерении — и в животе вернулось подташнивание.
— Мэг, — мягко произносит Рид, и это сочувствие еще более унизительно. Нельзя показаться слабой.
— Ты думаешь, сложно понять людей в этом городе, — говорю я так громко, что кто-то даже обернулся. — Но это не их вина, а твоя.
Осознание приходит почти сразу. Это прямой удар, худшее, что я могла ему сказать. Думаю, как Кэмерон так же больно ранит Ларк обидными словами. Думаю о родителях. О себе.
Несколько секунд мы стоим молча, пытаясь осознать шок.
— Может, стоит закончить эту прогулку, — произносит он наконец.
— Рид, постой… я неправильно выразилась. — Слова такие острые, что разрезали меня надвое.
Он приподнимает голову, чтобы осмотреться. В парке людно, солнце еще не село.
— Ты доберешься домой одна?
Я киваю, все еще в шоке. Не смогла бы улыбнуться даже через силу.
Вдруг, когда он разворачивается, я во второй раз за день — или в третий, четвертый, уже не понять — делаю резкое движение. Вытягиваю руку и хватаю его. Понятия не имею, что случилось — может, я резко отскочила назад в испуге или он заколебался, или между нами прошла волна электрического тока, — но стакан Рида опрокинулся, горячая жидкость залила руку по самый локоть. Запачкала белоснежную ткань рубашки.
Стакан еще катится по земле, а Рид уже рывком расстегнул пуговицы рукава. На лице его застыла немая боль. Я так близко, что чувствую жар от горячей жидкости на его коже.
— О боже! Прости меня!
Я ставлю смузи на землю, беру пиджак с его руки, пока он не упал. Рид задирает горячий рукав рубашки до локтя.
— Рид, — говорю я, прерывисто дыша. Спрятать волнение не получается. — Что случилось?
Ведь то, что я теперь увидела, не может быть просто ожогом от горячего чая. Сбоку предплечья, которое я так жаждала увидеть, от запястья к сгибу локтя тянется ярко-красное пятно. Сейчас оно намокло от чая, но совершенно точно можно сказать, что оно было здесь и раньше — сухим, зудящим неприятным и очень, очень болезненным. Я поднимаю взгляд на Рида. Он стоит с холодным, суровым выражением лица. Протягивает руку к пиджаку.
— Не имеет значения.
— Как это не имеет? Ты видел…
— Это не имеет значения. Обострение псориаза. Я уже привык. — Он напряженно надевает пиджак. Конечно же — вряд ли приятно натягивать одежду швами внутрь через мокрую ткань.
Я смотрю так внимательно, что вижу, как он едва морщится, продевая руку.
— Рид.
— Молчи, — отвечает он. В воображении я вижу двустворчатую дверь: на одной ее половине буквы М-О-Л, а на другой Ч-И. Узкий просвет между ними все уменьшается, пока дверь не захлопывается у меня перед носом.
Он наклоняется, подбирает пустой стакан и кратко кивает на прощание.
Я не успеваю что-либо сказать, чтобы остановить его, — он уходит.
Глава 11
— Это все парень, да?
Лашель буквально крикнула на меня за столом в любимом местечке Сесилии неподалеку от магазина — веганском ресторане, где подают органические коктейли, a меню пестрит изобилием кейла. Вечер пятницы, в ресторане полно постоянных гостей и тех, кто пришел поздравить Сесилию с мужем Сюхеем с годовщиной свадьбы. Я пришла в это потрепанное и тесное место с полной решимостью уйти самое больше через час, чтобы вернуться к безотлагательному делу: с грустью пялиться