то направление, которое ему нужно». – Она фыркнула и потянулась в сумку за еще одной салфеткой.
– Мне жаль.
– Вам не нужно извиняться.
Делейн вдруг почувствовала, что ей не следовало приходить. Она была незваной гостьей. Чужая. Лейн не знала Нейта, его призрак преследовал ее. Она не имела права находиться здесь, навязываться его матери.
Но было слишком поздно, чтобы поджать хвост и бежать.
– Я не могу остановиться, – сказала Сара. – Просто дома мы всегда были вдвоем. Он был таким маменькиным сынком. А потом он пошел и нашел себе компанию друзей, и я действительно подумала, что братство пойдет ему на пользу. Он ничего не сказал, когда позвонил домой. Не сказал, что они заставляют его делать.
– Что вы имеете в виду? Что они заставляли его делать? – нахмурилась Делейн.
– Я не уверена. – Глаза Сары наполнились слезами, которые она утирала маленькими пальчиками. – Он вступил в группу, которую назвал «Приорат». Сказал, что это не братство, но это определенно был какой-то мужской клуб. В полиции считают, что он мог быть вовлечен в дедовщину.
– О. – Делейн внезапно почувствовала себя ужасно глупой. Она оглянулась на Колтона. Он стоял в дальнем конце зала, прижимая телефон к уху, низко натянув кепку, и смотрел на нее.
– Я как раз собиралась сбегать в кафетерий и перекусить. – Сара вновь и вновь бросала взгляд на широкое плоское окно вдоль стены. – Не хочешь ли зайти и посидеть с ним, пока меня не будет?
– Я бы хотела, – сказала Делейн, ее сожаление углублялось с каждой секундой. – Если вы не против.
– Конечно. Я уверена, что он хотел бы увидеть дружелюбное лицо.
Больничная палата Нейта Шиллера была простой и холодной. Стены были лишены украшений, пространство освещалось единственным гудящим стержнем. Кровать была узкой и белой, стояла ровно и была окантована перилами. Делейн стояла в открытом дверном проеме и подавляла дрожь.
Тени здесь были неуместны, их вытесняла белизна верхнего света. «Не подходи, – словно говорили они, прячась под кроватью, стулом и подносами. – Не подходи».
Опираясь на ряд подушек, Нейт ковырялся в пудинге из тапиоки. Накрахмаленные белые жемчужины налипли на край его пластиковой чашки и вытекли на руку. Он молчал. Делейн тоже. Он выглядел так же, как и в Святилище: аккуратный нос и круглая челюсть, лицо усыпано веснушками. Его немытые волосы свисали на глаза в виде ряда бледных букв «С».
Так близко Делейн могла разглядеть в нем неправильность. Было что-то несоответствующее в том, что его лицо не имело тех же признаков усталости, как все остальное. Не было ни кругов под глазами, ни восковой кожи, ни болезненной бледности, свидетельствующей об истощении или стрессе.
Он не выглядел как человек, который был мертв. Он выглядел довольным. Он выглядел здоровым. Он выглядел набитым пудингом. Его рот был расслаблен, глаза яркие. Под тонкой материей больничного халата на его груди в виде плоских белых кругов торчали электроды. Он поднял голову и холодно посмотрел на нее, у Делейн возникло ощущение, что на него совершенно не влияет уходящее время.
– Привет, – сказала она и тут же захотела себя за это пнуть. – Ты меня знаешь?
Он не ответил. Только отложил ложку, и серебряные приборы звякнули о ламинат его подноса. Глубоко за ее глазами раздался звон. Он трещал в ее черепе, как статическое электричество, белый и пульсирующий, как удар молнии.
Поддавшись порыву, она потянулась к уху и отключила имплант. Мгновенно окружающие шумы в комнате исчезли.
Непрерывный гул больничного оборудования утих, а нитевидный шум ее дыхания мгновенно прекратился. В оставшейся пустоте зазвучал шум в ушах.
– Я Лейн, – сказала она. – Ты меня помнишь?
По лицу Нейта растянулась приторная улыбка – не совсем человеческая, как показалось Делейн. По ее шее пробежал холодок беспокойства. Она старалась не подавать виду, что боится, так как что-то завибрировало у нее между ушами. Звук был похож на звук перекатывающегося по камню пенни. Укоренилось какое-то странное ощущение, холодное и едкое. В тишине ее мыслей голос звучал как помехи.
«Да, – сказал он. – Мы помним. Мы надеялись, что ты придешь».
– Мы? – Паника сдавила ее горло. – Кто «мы»?
«Для меня нет места в вашем понимании. На вашем языке нет для меня названия».
– И все же ты говоришь на моем языке. – Она впилась ногтями в ладони.
«Молчание универсально, Делейн Майерс-Петров».
Она замешкалась, ее кожа покрылась мурашками.
– Ты знаешь мое имя.
«Я знаю о вас очень многое. Я могу читать главы вашей жизни, как книгу».
Эти слова просочились в ее мысли, как чернила, проникая в нее, вызывая головокружение и легкую тошноту. Она уже привыкла слышать что-то в тишине, но это было совсем не похоже на беспокойную темноту, на гул двери между мирами.
Это было что-то новое.
Она боролась с желанием поджать хвост и убежать, оставить позади этот пустой взгляд и невнятный голос в голове. Ее кожа чесалась от ощущения холодных, ползающих по ней существ, как будто какое-то маленькое насекомое пробралось внутрь и отложило яйца. Как будто она была хозяином, а голос – паразитом.
«Точно, – сказал голос, хотя она не произнесла этого вслух. – Пожалуй, в некотором смысле я похож на мышь».
Она смотрела на него с выпученными глазами, хотя ей этого не хотелось.
– Объясни.
От ее внимания не ускользнуло, что Нейт слишком долго не моргал. Как только эта мысль пришла ей в голову, его веки моргнули два раза в нарочито спокойной последовательности. Моргнуть. Моргнуть. Словно быть человеком – дело добровольное. Как будто он был куклой, а она – чревовещателем.
Чем бы оно ни было.
«Я же говорил тебе, – говорило оно. – Я как мышь».
– А я попросила тебя объяснить.
«Сложно давать объяснения, когда ты кричишь».
– Я не кричу.
«О да, кричишь».
Она перевела дыхание. Делейн попыталась успокоить свои мысли. Сердце билось в ней, как у загнанного кролика. Голос в тишине проникал в ее череп. Он кричал и бушевал. Он шипел одиозным солилоквием.
«Я – то, что проникает в потаенные места. Когда дверь остается открытой слишком долго, я – то, что заползает внутрь. Я – зверь, который забирается в их дупла, шалун, который обгладывает их кости. Этот мальчик…»
– Нейт, – не удержалась Делейн.
Рот Нейта растянулся в блаженной улыбке. В уголках рта собралась слюна, но он не стал ее вытирать.
«Этот мальчик, – начал голос заново, – распахнул свою дверь. Он пригласил меня войти».
– Что это значит? Он хотел умереть?
«Нет. Он хотел жить вечно».
Его голова качнулась в сторону в движении, которое и отдаленно не походило