на маме — платье с голубыми цветами. Их глаза закрыты, и они оба плачут. Что же это происходит? Я не могу спросить маму, потому что она отругает меня за то, что я подглядывала. Музыкальный автомат щелкает и замолкает. Раздается еще один щелчок, и снова звучит аккордеон.
— Давай еще раз, — всхлипывает дядя Дэн.
— Песня слишком короткая, — отвечает мама, и когда я отваживаюсь взглянуть на них в третий раз, они уже не танцуют, а неподвижно стоят, крепко обнявшись, посреди зала.
Осторожно достаю с нижней полки две бутылки «Фанты» и бегу, пригибаясь, обратно. Засовываю бутылки в карманы куртки и взбираюсь вверх по лестнице. Алиса что-то рисует.
— Получите, — говорю я, ставя бутылки на коврик у входа. — Ой, мне надо пописать.
— Окей.
Поднимаюсь вверх по лестнице, перескакивая через две ступеньки. Папа играет на приставке в комнате Пэдди. Бегу дальше по коридору к комнате Айзека и врываюсь в нее, не постучав.
Айзек сидит у окна, накрывшись занавеской, словно невеста вуалью, и тайком курит. Услышав, что кто-то вошел в комнату, он подскакивает на стуле почти на фут, щелчком выбрасывает сигарету за окно и машет рукой перед лицом, разгоняя дым.
— Блин! Я думал, это папа? — говорит он таким голосом, словно у него вот-вот может случиться инфаркт. — Ты не могла, блин, постучать? Сколько раз тебе говорить!
— Мама с дядей Дэном обнимаются и плачут в баре, — выпаливаю я, с трудом переводя дух.
— Что?
— Мама с дядей Дэном обнимаются и плачут в баре, — повторяю я.
— Ну и что?
— Они танцуют под песню из музыкального автомата. Только они не так чтобы танцуют, а просто ходят по кругу обнявшись и плачут.
— Ну и что?
— С чего это они? Последний раз я видела дядю Дэна плачущим на похоронах дедушки. Но это было уже сто лет назад. Не могут же они до сих пор грустить, правда?
— Конечно нет, — отвечает Айзек, накрывается занавеской и закуривает еще одну сигарету. — Смотри за дверью.
— Тогда в чем же дело? — умоляюще спрашиваю я. Айзек продолжает курить с таким видом, будто ничто во всей вселенной его сейчас не интересует.
— Я не знаю. Спроси Пэдди.
— Он играет с папой на приставке.
— А где Алиса?
— В замке. Привести ее?
— Нет. — Он гасит сигарету о подоконник, закрывает окно и полощет рот какой-то жидкостью из маленькой бутылки. Потом вытирает руки мокрой салфеткой и открывает пакет леденцов. — Слушай, Фой, ты ни в коем случае не должна говорить об этом Алисе. Дядя Дэн не хочет, чтобы она об этом беспокоилась.
— О чем «об этом»?
— Я слышал, как он говорил однажды вечером с мамой и папой. У него целая куча проблем с полицией.
— О господи! Почему?
— Не знаю. Я не слышал всего, о чем они говорили. Они специально включили телик на полную громкость. Но полиция может отправить его в тюрьму. По-настоящему. На много лет.
— О господи.
— Его, наверное, какое-то время не будет.
— Он будет сидеть в тюрьме?
— Может быть. А может, будет где-нибудь еще. Знаешь, как раньше вместо тюрьмы высылали преступников в другие страны. Например, в Австралию…
— Так значит, он уедет в Австралию?
— Не говори ничего Алисе, хорошо? Айзек кладет пачку сигарет в деревянный ящичек, который бабушка привезла ему из Египта, приподнимает угол ковра, садится на корточки, вынимает две паркетины и засовывает ящичек под них. Через несколько секунд ковер уже лежит на месте, комната пахнет яблочным освежителем воздуха, а зажигалка и полоскание для рта чудесным образом испаряются.
— А что станет с Алисой, когда он уедет?
— Ей придется пойти в приют или что-нибудь в этом роде.
— Ни за что!
— Ш-ш-ш, говори тише.
— Мне все равно. Она ни за что не пойдет в приют. Она не сирота. Она наша.
Приют. Когда я слышу это слово, мне вспоминается мюзикл «Оливер!»[14]. Представляю себе Алису в лохмотьях, драящую каменный пол под присмотром какой-то старой карги, и мне становится дурно. Я должна что-то предпринять.
— Она останется здесь с нами, — безапелляционно заявляю я Айзеку.
— К сожалению, так может не получиться, — отвечает он поучительным тоном старшего брата.
— Я сделаю так, чтобы это получилось. Ее никто от нас не заберет. Я пойду и скажу маме.
— Нет, Фой, не ходи. Она поймет, что ты подслушивала. Ты же знаешь, как она этого не любит?
— Тогда мы с Алисой убежим.
— Не говори глупостей. Куда вам бежать?
— Все равно, никто ее не заберет. Я не позволю.
Возвращаюсь в наш дом на дереве, но там пусто. Алиса прибрала всю посуду, но ни ее, ни бутылок с «Фантой» не видно. Брожу кругами, надеясь увидеть хоть какой-то признак ее присутствия. На минуту мне даже кажется, что она уже исчезла, как джинн из бутылки, которого мы видели в фильме в воскресенье. Потом я думаю, что она могла упасть с дерева, и иду к заднему окну проверить. А что, если ее похитил незнакомец или злая колдунья обратила ее в мышь? А может, ее уже отправили в приют или даже в Австралию? И зачем я оставила ее одну?
Снова забираюсь на дерево, замечаю краем глаза какое-то движение и вижу, что Алиса объезжает на велосипеде стоянку. Она машет мне рукой, и все мои тревоги мгновенно забываются. Делаю несколько глотательных движений, чтобы избавиться от комка в горле, вытираю глаза, спускаюсь с дерева, беру мой велосипед и еду к ней. Она останавливается и поджидает меня.
— Тебя не было целых сто лет, — говорит она, протягивая мне бутылку «Фанты».
— Извиняюсь. Немного прихватило. Что ты делаешь?
— Ездила за стейками для полярных медведей. Магазин скоро закрывается. — Алиса показывает на кегельбан, и в мгновение ока я возвращаюсь в наш мир, и мы мчимся обратно к замку в «Ламборгини» и «Феррари», чтобы поспеть вовремя к вечернему чаю.
* * *
Последний раз я вижу Алису в аэропорту, когда мы возвращаемся из поездки во Флориду, которую устроил нам дядя Дэн. Я устала и едва держусь на ногах после задержки рейса, таблетки снотворного, от которой меня вырвало, и ужасной еды в самолете. Поездка была замечательной — думаю, что за все время мы провели не в парках или бассейнах всего несколько часов, а я съела столько оладий с сиропом, что с трудом влезаю в свою одежду. Но теперь всё уже позади, и мы все немного притихли. Сегодня 15 января, среда.
— Давайте мы пойдем за багажом, а вы идите в туалет, — говорит мама, и они с