есть деньги — не много, но вполне достаточно. Сегодня такой солнечный день. Почему я не могу сосредоточиться на этом, а не на той боли, которая гложет меня каждую минуту?
Потому что я — это я, а он — это он, и этим все сказано.
— Не надо извиняться, — произносит Пэдди. — Давай поговорим. Если ты не можешь говорить со мной… как насчет Айзека?
— О чем еще говорить? Вы оба уже все знаете.
— Я не знаю, что это значит — потерять мужа.
— Это все равно что потерять двух детей или отца с матерью, только еще больнее.
— И как ты себя чувствуешь сегодня? — спрашивает он, потягивая кофе.
— Что, прямо здесь? Открытый сеанс психотерапии в кафе галереи? Только не говори об этом тому художнику с бородой, а то он захочет заснять нас для своей следующей инсталляции «Изучение отчаяния. В ролях: Фой Валетт и Пэдди Китон».
— Этого не должно было случиться. Он должен был быть сейчас здесь, с нами.
— Да, должен. Но его нет. А ты знаешь, что вчера сказал мне Айзек? «Фой, прошло уже восемнадцать месяцев». Будто у горя есть предел. Восемнадцать месяцев прошло, и о Люке можно больше не думать. Можно снять его пальто с вешалки. Можно отдать его туфли старьевщику, потому что они ему больше не. понадобятся, да? — Теперь я плачу уже по-настоящему.
— А ты не думала о том, чтобы посадить в саду дерево в память о нем?
— Еще нет, — я качаю головой.
— А может, нам развеять его прах возле тех деревьев, что мы посадили в память о маме с папой?
— Я еще не готова, Пэдди, — говорю я, снова качая головой. — Я знаю, что это глупо, но пока его прах в урне, это все равно как будто он еще дома.
— Но ведь его уже нет, — говорит он, кладя свою руку поверх моей и плача вместе со мной. — Его уже нет, сестричка. Я больше не буду об этом говорить, но хочу, чтобы ты знала — когда ты будешь готова, мы сделаем это все вместе. Мы все будем вместе с тобой.
Я киваю. На большее я сейчас неспособна.
Но теперь, выпустив пар, я чувствую себя немного лучше. Мы завершаем осмотр галереи, и я больше не делаю никаких замечаний, несмотря на то что знаю, что Пэдди ждет моих комментариев относительно пистолета, стреляющего дерьмом, или кучи поломанных карандашей. Мне теперь не до них. Я просто хочу домой.
* * *
Когда мы возвращаемся, Айзек все еще стоит на лестнице в салоне и чинит люстру.
— Господи, ты все еще там? — спрашиваю я, споткнувшись о пыльный кусок брезента, который он оставил у двери.
— Да вот одна розочка никак не держится. Как съездили?
Оглядываюсь, ища глазами Пэдди, и слышу, как он разговаривает в кухне с Лизетт и супругой Айзека Джо.
— Фигня, — отвечаю я. — Но Пэдди понравилось.
— Какой-то парень все время названивает тебе. Я оставил в коридоре его телефон.
— Кто это еще? Если снова этот дерьмовый каменщик, я скажу ему, чтобы спрыгнул с крыши.
Но на записке, которую я с трудом могу разобрать, кроме номера значится: «Кейден Коттерил. Позвонить срочно».
— Кто такой этот Кейден? — кричу я, но Айзек не отзывается. Из кухни выходит Джо с двумя чашками кофе.
— Привет! Хочешь кофе?
— Привет, Джо. Нет, спасибо. Ты не знаешь, кто такой этот Кейден Коттерил?
— Без понятия.
Джо удаляется в салон, а я снимаю трубку и начинаю набирать номер. Мельком гляжу на себя в зеркало и замечаю оставшиеся со среды кусочки штукатурки в волосах и пятно лимонно-желтой краски на шее. Последний раз мы красили в понедельник.
После третьего гудка кто-то берет трубку.
— Здравствуйте, это Фой Валетт. Меня попросили позвонить по этому номеру.
— Здравствуйте, мисс Валетт. Я — Кейден Коттерил.
— Миссис Валетт, — поправляю его я. — Я не знаю никакого Кейдена Коттерила. Кто вы?
— Я работаю в «Миддлтон», миссис Валетт.
До меня не сразу доходит смысл его слов — моя голова настолько занята смертью Люка и ремонтом дома, что ни на что другое места в ней уже не остается. Но это важно. Это очень важно.
— Ах да, — отвечаю я, и дыхание у меня перехватывает. Хватаюсь за перила и сажусь на нижнюю ступеньку лестницы. — Простите, но я не ожидала звонка. Мне должны были послать мейл, когда дело будет сделано.
— Да, таков был первоначальный план.
— Так вы нашли ее? Вы нашли Алису?
— Да, я нашел ее.
— О господи, — хватаю ртом воздух. — Черт! Окей. Где она?
— Поначалу я нашел ее в пригороде Бирмингема, но около месяца назад она перебралась в Спур-рингтон. Это на северо-западе, возле Блэкпула. Ее было не так-то легко обнаружить.
— Ну да, она на программе защиты свидетелей вот уже почти двадцать лет. Ее по-хорошему вообще невозможно обнаружить. Что-то случилось?
— Хм. Мне хотелось бы поговорить с вами более обстоятельно. Ну да ладно. Я обнаружил ее в небольшом жилом доме на набережной. Ее поселили в квартиру в полуподвале, а мне удалось снять пустующую квартиру в том же подъезде на верхнем этаже, чтобы можно было постоянно следить за ней и собрать всю информацию, как вы просили.
Чувствую себя так, словно наглоталась камней.
— Почему-то мне кажется, что что-то опять случилось. Она снова переехала? Скажите мне — она счастлива?
— К сожалению, не могу с уверенностью этого сказать.
Это вовсе не то, что мне хотелось бы услышать. Но я привыкла иметь дело с плохими новостями. Раз мы нашли ее, мы сможем что-нибудь сделать. Пока она жива, остается надежда.
— Что вы имеете в виду?
— Она все время была очень напуганной, уязвимой. А теперь исчезла.
— Что значит — исчезла? — Я замечаю, что новая штукатурка в лестничном проеме отошла от стены. Поддеваю ее единственным целым ногтем, и она вся обваливается на пол кусками величиной с ладонь. Чертовы строители.
— Несколько минут назад я вернулся в свою квартиру и увидел, что у нее кто-то есть. Думаю, это социальный работник. Он начал расспрашивать меня про нее и сказал, что она исчезла.
— Ч-ч-что?
— Увы. К сожалению, я ничего больше не знаю. Ом сказал только, что на ковре были следы крови.
— О господи!
— По тому, как выглядела квартира, и по его вопросам я могу сделать вывод, что она покинула ее в спешке. Или что ее похитили…
Я не могу дышать.
— Правда, есть шанс, что она сбежала от меня.
— То есть как это?
— Однажды вечером, когда я пришел с