Разве что голос разума нашептывал, что знать все же стоит. В качестве урока.
Уроки ведь всякими бывают.
– После были еще… победы. И пробы. И на востоке как-то оно быстро успокоилось, а его перекинули на юг. Тут с одной стороны турецкие галеры разошлись. С вольным людом, само собой. Правда, вооружение у этого вольного люда было самое что ни на есть стандартное, если понимаешь, о чем я, но после Султанат от всего открестился. С другой стороны союзнички. Море всем нужно, вот и решили, что удастся под шумок урвать земель. Тут все горело… так горело, что дым небо застил. Когда стало понятно, что земли не выйдет удержать, начали просто-напросто жечь. Подпалили торфяники, разорили города. Поля с хлебом пошли ржавым мором, а следом и по скотине, по людям пустили. Народец в бега подался, только куда бежать-то?
Алексашка молчал.
И дед перевел дух. Глеб же порадовался, что не видит выражение лица того.
– Вывозили их… сажала на баржи и вывозили. Наши конвои турков-то поприжали, а союзнички убрались еще раньше, побоялись, что этой крови точно не простят. Но…
– И отец…
– Закрывал пути. Время надобно было. Знали, что идут корпуса Стрежемского, после которого земли живой не оставалось, а с другой стороны – Рудный, провозгласивший себя народным царем. Этот тоже чуял, что конец близок, и лютовал сверх силы. Правда, после выяснилось, что не сам собой, а договоренность у него была с союзничками. Они ему убежище и тихую жизнь где-нибудь на островах, за которую он кровью чужой расплатится.
– Зачем? – глухой вопрос.
И глупый.
– Затем, что немцы-то выдохлись, их и оставалось, что додавить слегка, а после уж и колонии австрийские в дележ пошли бы, и земли, и прочее… и укрепилась бы империя не только на Европе, но и в Африке. А кому это надо было?
– И все…
– Нет, война-то эта мировая всем горя немало принесла. И бунтовщики-то не английские, наши, родные. И Султанат давний враг. И англичане, если подумать, лишь воспользовались моментом. Да и то поди-ка докажи. Но мы ж не о них, мы ж о других бестолковых, которые пошли защищать…
Бабочка тяжело поднялась в воздух. И показалось, что вот-вот упадет, что слишком коротки крылья, а тело, наоборот, чересчур уж раздуто. Но нет, совка покачнулась, выровнялась и исчезла впотьмах.
– Твоему отцу поставили задачу, во что бы ни было довести эвакуацию прибрежных городов. А здесь не только госпиталя. Пара оружейных заводов, которые не должны были попасть в чужие руки, лаборатории, институт и верфи. А еще люди. Сотни тысяч людей, которые пришли в поисках спасения.
– И поэтому…
– Он создал десятерых тварей. Отрезок-то побережья-то немалый, и дорожек здесь хватало, да… та же граница, почитай. На пятерку хватило пленных.
…а Глеб просто убивал.
Допрашивал, конечно, но не сказать, чтоб требовало оно особых усилий. Мастеров боялись, там, на юге, пожалуй, сильнее обычного, полагая отчего-то, будто у мастеров есть особая власть не только над телом, но и над душой.
– К пленным-то он попривык, но… он думал остановиться, только донесли, что с двух сторон идут, явно сговорившись. Если б ударили, то сотню его живехонько смяли бы. Тварей нужно было больше.
– И он…
– Да, взял то, что можно.
– Людей.
– Людей, – подтвердил дед.
…убивать несложно. Даже так, чтобы быстро и без боли. Потом только тошно слегка и всякий раз думаешь, неужели, без того нельзя было. Но нет, на границе все немного иное, и собственная тьма Глеба раз за разом подтверждала: нельзя.
Никак нельзя.
– Детей…
– И детей, и стариков… одних за других. Сотню, чтоб спасти тысячу.
– Так нельзя…
– А как иначе?
– Не знаю! Но… так нельзя! Я их видел, я…
– Упокоил?
– Да.
– И молодец.
– И все?! Что еще ты скажешь?
– А что ты хочешь услышать? Он поставил закладки, чтоб можно было поднять тварей.
– Но не поднял, – напряженный голос Алексашки отвлекал от собственных мыслей. – Он просто взял и вырезал ту деревню… до последнего человека, до… не знаю! А тварь оказалась не нужна! Управились и без нее, и выходит… дерьмо выходит.
– Редкостное, – согласился дед. – Твой отец вернулся другим. Он притворялся, что все хорошо, что рад орденам. Ты бы видел, сколько ему вручили, целый иконостас. Медведица расстаралась. Денег не было в казне, а вот орденов наклепать недолго. Только не о них речь. Он и в храм заглядывал, исповедовался, думал, что, может, спасет, если раскается. Но только хуже стало. Сперва подзапивал, правда, один. Заперся себе и пил, днями, ночами… Медведице это крепко не по нраву пришлось. Она-то думала, что меня в сторону подвинет, поставит кого помоложе и с характером получше. Только мозгов хватило с безумным некромантом не связываться. Первую девку он убил случайно… дворовая, простая, убиралась у него в комнате, а он принял ее за… одну их тех, кого… в общем, мертвецы порой приходят за справедливостью.
И к Глебу явятся?
Когда-нибудь всенепременно. Тьма непроглядна и необъятна, и одного костра, чтобы она отступила, не хватит, сколь ярким он бы ни был.
– Тогда дело замяли, а его спровадили подальше от двора. Женить велели. Я опять же был против, но сам понимаешь, приказ… прямой приказ не нарушишь. А тут и невеста отыскалась. Молоденькая девочка, у которой в голове один романтик, бредни о всеисцеляющей любви… может, если б он нормальным еще был, хоть немного нормальным, то и помогло бы…
– Вы…
– Я ее предупреждал. Родители ее, к слову, не больно-то обрадовались, но после подумали и согласились. Род большой, но поиздержавшийся, а нам приданое без надобности. Мало того, я их долги выплатил…
– Купил.
Глеб попытался вспомнить, как выглядит хоть один их тех, чью кровь выпила степь. Не вышло. То есть, в памяти его, конечно, находилось место людям, но все до одного были смуглы и чернявы.
– Я поселился с ними. Следил, чтоб он жену не обижал. целители опять же. Составили отвары успокоительные. Сказали, что таких, как он, после войны много, что главное не спешить, и все наладится. Разум умеет ко всему приспособиться.
Глеб потер пальцы.
Сухие.
И кожа шелушиться начала. Ногти бледные, короткие… говорят, ныне при дворе новая мода, лаком покрывать, чтоб не трескались.
Попробовать, что ли.
– Некоторое время все тихо было… я даже подумал, что, может, вправду наладится. Что девочка эта… она светленькая, как огонек… хотела по старому обряду, но я не рискнул. Ему-то все равно, кто перед ним, светленькая, темненькая. А как сам с собой не сладит, то как ее защитит? Нет, слишком рискованно было. Да и без обряда, вроде, неплохо жили. Как ты родился, так и вовсе… тебе третий год шел, как меня ко двору призвали. И тебя тоже взять пришлось, показать, что род по-прежнему силен… милостью Божьей, чтоб его. Я и взял. Свою супругу пригласил, давно мы не виделись…
Снова вздох.
– Задержаться пришлось. Письма-то я получал исправно. И все до одного спокойные, мол, яблоки зреют, урожай ожидается небывалый. Коровы котятся, коты коровятся и прочая хозяйственная муть, в которой я не больно-то соображаю. Тебя дозволили у супруги моей оставить. Она и рада… славная была, мир праху ее. Я уговаривал ее не мучиться, завести себе приятеля, коль уж у нас не больно-то сладилось, но… отказалась. Приют вот построила, школу открыла. Помогла госпиталь восстановить… будь я посмелей, может, у нас и вышло чего бы. А так… святая женщина.
А собственная матушка Глеба?
Ее ведь тоже любили, что в деревне, что в городе, впрочем, как и отца. На благотворительность он жертвовал щедро. И церковь его деньгами воздвигли новую, каменную, колокола выписали, а после при церкви школа появилась.
Стипендия, Беловым учрежденная, до сих пор существует.
Мастерские стекольные он ставил.
Кредиты беспроцентные на открытие дела учредил. А что до госпиталя, так отписал ему один из городских домов. Сироты… с сиротами как-то вот не заладилось, все ж земли Беловские от войны почти не пострадали, а пришлых детишек разбирали, что по мастерским, что по хозяйствам.