– Ничего не будет, – Анне не нужно было оборачиваться, чтобы увидеть мужа. Она и без того знала точно, где он находится.
И что он зол.
Очень –очень зол.
– Во-первых, – тихо произнесла она, перебирая мягкие волосы, – насколько понимаю, произошел стихийный выброс силы в обстоятельствах, угрожающих жизни и здоровью. А это неподсудное дело.
Шурочка не поверил.
Зря. Был в Никаноровой практике, в той еще, которую он давал себе труд обсуждать с Анной, похожий случай.
– Во-вторых, даже если я вдруг ошибаюсь… а первый муж у меня очень хорошо в законах разбирался, вот и я нахваталась по верхам. Так вот, даже если вдруг я ошибаюсь, то все равно, ты слишком мал, чтобы отвечать за свои поступки. И свою силу. В-третьих, полагаю, если каким-то вдруг чудом дело дойдет до суда, то… любой вменяемый суд тебя оправдает. Имела место обыкновенная самозащита.
– Сдох урод, туда ему и дорога, – резюмировал Илья, подхватывая нож, вот только Глеб успел раньше. – Все равно новый сделаю.
Он нахохлился, сделавшись похожим на недовольного старого ворона.
– Делай, – Глеб провел по кромке пальцем. – Труд облагораживает человека. Шурочка, Анна права. Суда бояться не стоит. Я отпишу, чтобы твоим вопросом занялись хотя бы затем, чтобы ты не боялся преследований. Помнишь название твоей деревеньки?
Шурочка кивнул.
Арвис же потянулся и произнес:
– Хорошо-то как…
– Чем хорошо? – Ольга обняла себя и возражать не стала, когда на плечи упала теплая, пусть и несколько мятая, пропахшая эликсирами, куртка.
– Всем. Кормят…
Пожалуй, это и вправду было аргументом.
– У темных не бывает, чтобы просто, – Земляной устроился рядом с Ольгой. Сел просто на землю, несколько в стороне, и вид принял до того равнодушный, что Анна сразу ему не поверила. – Как правило дар переходит в активную стадию после сильного потрясения. Если жизнь спокойная, то дар постепенно угасает. Поэтому порой ученикам устраивали так сказать, посвящение. Создавали искусственный стресс. Меня вот дед в склепе запер на три дня… вроде как случайно. Я дурак был, сбегал из дому, рисовал, да… у нас на кладбище красиво, древнее оно, тихое. Не помню уже, чего меня понесло в тот склеп, чтоб покойникам в нем лежалось тихонько. Главное, я-то думал, что про мои побеги никто не знает. Вот представьте…
Ольга не сводила с мастера глаз.
И взгляд этот заставил Анну покачать головой. Он ей не пара. И она ему. Впрочем, что она о парах вообще знает? На плечо легла теплая рука Глеба, и Анна потерлась о нее щекой. Теперь Глеб воспринимался… по-родному.
Пожалуй.
Она не испытывала такого всепоглощающего чувства близости с детства. Ведь и тогда, раньше, она была одна. А теперь… тьма объединяла? И это было правильно, настолько правильно, что у Анны не находилось слов, чтобы описать.
Свет и тьма едины?
Одно невозможно без другого? Или… свет возможен, светлые же живут и вполне себе неплохо, а вот с тьмой человек один справиться, выходит, неспособен? Или все далеко не так просто, как кажется?
– …спускаюсь я, там тихо, темно. Листья под ногами шуршат. Саркофаги стоят. И тут дверь скрипит, протяжненько так… а потом, главное, бамц и закрылась.
Он хлопнул в ладоши, и Ольга подпрыгнула.
– Дурак.
– Ага, – подтвердил Арвис.
– Уши оборву, – Земляной сказал это больше для порядка. – Ну вот…. Сижу я, значит, на саркофаге и думаю, что впору в этот самый саркофаг ложиться, потому как про то, где я, дед знать не знает. Искать, конечно, будет, только вот на склепах такая защита, что поиск просто-напросто завязнет…
– Это… это жестоко! – Ольга вскочила.
И села.
– Зато действенно, – раздался скрипучий голос. – Этот охламон два денька посидел, а на третий вон сила и пошла…
– Деда… – как-то не слишком радостно произнес Земляной. – Здравствуй, что ли?
И почему-то стало холодно.
Глава 19
У костра грелась тьма, теперь Глеб видел ее, уставшую, обездоленную, готовую на все, лишь бы ухватить каплю этого вот тепла. Тьма расстилалась ковром под ногами, вплетала себя в тени, осторожно, опасаясь потревожить людей, таилась.
И слушала.
Слушала.
Сегодня она готова была принять всех, таких разных. И Курца с его беззубой ненавистью, и Шурку со страхами, мрачного Илью, который без ножа чувствовал себя беззащитным, а оттого хорохорился и ерзал, и растопыривал локти, отбивая больше пространства.
Тьма больше не играла с ними.
Она готова была помочь. Забрать всю боль, и гнев тоже, и все то, что люди только пожелают отдать. А они, глупые, цепляются за память, не позволяют ей поблекнуть, и мучают, мучают сами себя.
Анна задрала голову.
И в ее глазах нашлось место тьме, усмиренной, одомашненной… вот, значит, в чем смысл.
– Все балуетесь, детишки… – старик тоже чуял тьму, а потому не имел намерения беспокоить ее, он вышел к костру, огляделся и взмахом руки согнал с места Даниловского, который возражать и не подумал. Напротив, сам с немалой готовностью отступил, может, и вовсе сбежал бы, когда б не гордость.
Гордость – страшная сила.
Земляной-старший выглядел усталым.
Сколько ему осталось? Лет пять? Десять? А потом что? Алексашку призовут ко двору? И ошейник клятвы не оставит и той видимости свободы, которая у него сейчас есть.
– Не спешите меня хоронить, – криво усмехнулся Дед. – И вообще… детишкам спать пора.
Детишки и не подумали возражать. Чуяли силу, исходившую от старика.
– Да и вы… шли бы вы… отдыхать.
Это уже Глебу.
И вновь не возникло и мысли перечить. Он протянул руку Анне, и та приняла, поднялась, охнула.
– Нога затекла…
И снова охнула, когда Глеб подхватил ее на руки.
– Я тяжелая!
– Своя ноша не тянет, – вместо Глеба ответил Дед. – И вообще, женщина, помалкивай, раз уж нашла с кем связаться. А ты не зыркай, кто вам еще правду скажет… и ты, внучок, проводил бы свою подруженьку, а то поздно уже.
– Она мне не подруга.
– Говорю ж, дурак и бестолочь, – дед ткнул тростью в дрова, и пламя взметнулось к небесам. – Мало я тебя порол, ох мало…
Отвечать Алексашка не стал.
Или стал, но позже, когда Глеб не мог слышать его.
В саду Анны пахло розами, и еще чем-то сладким, тягучим, что прозрачный сироп, из которого варили карамель.
– Отпусти, – попросила она.
– Нет.
Отпускать не хотелось совершенно, более того, тьма боялась, что Глеб послушает эту женщину и выпустит ее, а она потом вдруг возьмет да исчезнет. И что им тогда делать? Опять одним оставаться? Тьма больше не хотела одиночества.
– Ты тоже дурак и бестолочь, – проворчала Анна, касаясь губ, осторожно, будто опасаясь потревожить его.
– Еще какой…
От нее тоже пахло карамелью.
И ночью.
Огнем. Пеплом. Тьмой, той, уютной, ночною, в которой найдется место сверчкам и розам.
Ее кожа была прохладна, а на губах остался привкус крови, но это тоже было правильно. Все сейчас было правильно, именно так, как должно.
Анна спала.
Она лежала поперек кровати, раскинув руки, и лопатки на спине почти касались друг друга. Глеба тянуло потрогать эти лопатки, и провести пальцем по позвоночнику, проступавшему сквозь кожу. Согнать тени. И разбудить.
Вместо этого он накинул одеяло.
Оделся.
И вышел.
Аргус только голову повернул в его сторону, двинулись уши, пасть приоткрылась:
– Охраняй, – велел Глеб, осознавая, что его команды для голема ничего не значат. Но длинный хвост щелкнул по полу, и зубы щелкнули, и зверь оскалился, будто насмехаясь.
Рассвет лишь наметился.
Серое небо, словно ватой обложенное. На востоке проблески золота. Но солнце еще далеко. В саду прохладно и сыро, трава щекочет босые ноги, и Глеб наслаждается каждым шагом.
Он давно не чувствовал себя настолько спокойно.
– И как давно ты здесь? – этот голос за стеной плюща нарушил благословенную тишину. Глеб замер.