У. Хиткот отказался обсуждать с одним из турецких офицеров взгляды английского правительства на планируемое восстание в Монастире[547]. Такова была общая установка Форин Оффис относительно оппозиционных кругов в Османской империи. Англичане поддерживали контакты с эмигрировавшими в Европу противниками режима Абдул-Хамида и были информированы о проводившихся ими мероприятиях: издании литературы, созыве конгрессов. По воспоминаниям османского государственного деятеля албанского происхождения Исмаила Кемаль-бея (в прошлом сподвижника реформатора Мидхат-паши), парижский офис «Таймс» превратился для него во вторую штаб-квартиру[548]. Между тем Лондон не придавал особого значения деятельности турецкой оппозиции. Среди британских дипломатов бытовало убеждение в том, что основное занятие младотурок сводилось к «вытягиванию» денег из Абдул-Хамида, который регулярно предлагал им вознаграждение в обмен на прекращение их деятельности, превратившись в итоге в главного спонсора движения[549]. Таким образом, первоначально Форин Оффис недооценил мощную силу в лице комитета «Единение и прогресс», сформировавшегося в рамках конгломерата оппозиционных течений, известных под общим названием «младотурки». Однако развитие событий в Македонии, а потом в азиатских провинциях заставило британских дипломатов скорректировать свои подходы к революционному движению в Турции.
Во-первых, младотурки сумели сформулировать внятную и в принципе прогрессивную программу: свержение реакционного режима, проведение реформ, восстановление Конституции 1876 г., провозглашение основных демократических свобод и равенства всех подданных Османской империи перед законом. В новых политических реалиях вполне логичными казались заявления комитета «Единение и прогресс» о том, что «македонского вопроса больше не существует», а потому отпадала всякая необходимость вмешательства великих держав во внутренние дела Турции[550].
Во-вторых, младотурки и, главным образом, комитет «Единение и прогресс», зарекомендовали себя движением, за которым стояла реальная сила – армия, хотя в начале революции английские консулы и офицеры-инструкторы в Македонии рассматривали выступление армейских корпусов в европейских вилайетах как преждевременное и выражали сомнение в том, что оно будет поддержано в других центрах[551]. Но поступавшая информация из балканских и азиатских провинций свидетельствовала о популярности идей младотурок в армейской среде[552].
В-третьих, в ходе революции младотурки продемонстрировали, что они в полной мере контролировали ситуацию. По словам британского генерального консула в Салониках Г. Лэмба, «порядок поддерживается безупречно, энтузиазм растет; в сложившихся обстоятельствах старания лидеров (младотурок – О. Л.), направленные на примирение и объединение различных национальностей, близки к тому, чтобы увенчаться успехом»[553]. Младотурки, как отмечалось, прилагали максимум усилий с целью избежать беспорядков[554].
В-четвертых, вожди революции декларировали свою открытость к диалогу с македонскими христианами. Комитет «Единение и прогресс» даже предлагал лидерам болгарских чет координировать действия в общей борьбе против старого режима. Но последние с подозрительностью относились к подобным инициативам[555]. Младотурки, зная о расколе во Внутренней организации, сделали ставку на левое крыло ВМОРО во главе с Я. Санданским, проповедовавшим идею создания социалистической балканской федерации. Требования, предъявленные ВМОРО лидерам младотурок, можно охарактеризовать как демократические, но на деле они были слишком радикальны для восточного общества, каковым тогда являлась Османская империя. Младотурки, как отмечали британские консулы, соглашаясь по существу с программой ВМОРО, в будущем создавали себе массу сложностей[556]. Однако летом-осенью 1908 г. подобные замечания казались облачками на фоне ясного неба: со всех концов Османской империи стекалась информация о воодушевлении и примирении, установившихся среди представителей различных национальностей и конфессий[557]. Например, в издаваемой в Константинополе сербской газете «Цариградски гласник» было торжественно провозглашено, что с восстановлением Конституции 1876 г. открывалась новая эра в политической жизни Османской империи – эра конституционности, порядка и цивилизации; объявлялось, что деление на господ и рабов, а также «прежние предрассудки, порожденные реакционностью и невежеством, отголоски мрачных и суровых средних веков» канули в небытие[558]. Население европейских вилайетов Турции с целью содействовать новому правительству даже начало производить регулярную выплату налогов[559].
И, наконец, новое турецкое правительство возглавил Кямиль-паша, славившийся своими англофильскими убеждениями. Британские дипломаты, журналисты, общественные деятели констатировали всплеск проанглийских настроений в Османской империи. Так, в газете «Икдам», главном печатном органе младотурок, была помещена восторженная статья о Британской империи и ее прогрессивном влиянии на турецкую политику и экономику[560]. Английские представители в своих донесениях с удовлетворением констатировали, что Младотурецкая революция нанесла серьезный удар по германским позициям в Османской империи[561]. Такая внешнеполитическая переориентация, в общем, была предсказуема, если учесть, что в глазах новой власти Берлин «запятнал» себя тесной связью с режимом Абдул-Хамида.
После июльской революции 1908 г. на политической сцене Турции установилось хрупкое равновесие между Дворцом, т. е. султаном, либералами, действовавшими через правительство, и комитетом «Единение и прогресс»[562]. Лондон поддерживал Либеральный союз («Ахрар»), который в основном состоял из представителей национальных окраин: албанцев, армян, арабов, выступавших за предоставление провинциям Османской империи максимальной автономии. По свидетельству У. Рамзея, известного британского археолога, много лет проработавшего в Турции, либералы требовали самоуправления наподобие «гомруля»[563]. На первых порах члены комитета «Единение и прогресс» отказались войти в правительство, сформированное либералами[564]. Форин Оффис импонировало объявленное ими намерение держаться в стороне от властных структур. Дж. Лоутер высоко оценил действия представителей комитета: чтобы предотвратить активизацию реакционных элементов в провинциях, они назначили туда ответственных чиновников и поручили местным ячейкам контролировать действия должностных лиц, без необходимости не вмешиваясь в управление и не нарушая общественного порядка[565].
Такая внутриполитическая ситуация в Османской империи вполне устраивала Лондон. Программа находившегося у власти «Ахрар» соответствовала британским интересам на Ближнем Востоке, тогда как комитет «Единение и прогресс», за которым была реальная сила, являлся опорой нового порядка. В изменившихся обстоятельствах Англия была склонна вернуться к своему прежнему внешнеполитическому курсу в регионе – поддержке Турции как одного из оплотов своей политики на Ближнем Востоке. В связи с этим британские дипломаты в Османской империи считали нецелесообразным настаивать на дальнейшем проведении македонских реформ, чтобы избежать «не просто сопротивления Дворца, но и оппозиции национального характера»[566]. Теперь Лондон рассматривал будущие преобразования в европейских вилайетах как результат внутреннего развития «обновленной» Турции[567].
Примечательно, что британские радикалы с восторгом восприняли события в Османской империи. Казалось, Младотурецкая революция подтверждала универсальность принципов «свободы, равенства и братства». Делегация от Балканского комитета даже отправилась с официальным визитом в Константинополь, чтобы ознакомиться с результатами деятельности комитета «Единение и прогресс»[568]. И если Форин Оффис «закрывал глаза» на мероприятия радикалов в Македонии, а порой и попустительствовал им, то к их стремлениям установить контакты с младотурками относился негативно. Из меморандумов сотрудников Форин Оффис явствует, что представители Балканского комитета, которые «тотчас же после начала революции бросились в объятия младотурок», своим посещением Константинополя только навредили британской политике