Я заставляю себя прекратить сухую рвоту, стереть образ парня без кожи из своего сознания, дышать. Я вытираю рукавом рот и, спотыкаясь, направляюсь к заднему крыльцу. У меня кружится голова — мне следовало сделать растяжку, — и когда я поворачиваю ручку и прислоняюсь к двери, я практически проваливаюсь сквозь неё.
Генри и Мер сидят за кухонным островком.
Вместе с моей мамой.
— Юная леди, — говорит она, её голос скользкий от яда и разочарования. — Тебе нужно многое объяснить.
ГЛАВА XXX
Мама велит Мер подождать на кухне и тащит нас с Генри в кабинет, закрывая за собой дверь.
— Объяснись, — шепчет она, раздувая ноздри.
Я смотрю на Генри.
Он смотрит на меня.
— Твоя мама нашла меня сегодня утром, — объясняет он. — Я должен был сказать ей, откуда я родом. У меня не было другого выбора.
Я так и думала. Я делаю глубокий вдох, но прежде, чем я успеваю что-либо сказать, мама начинает расхаживать по комнате.
— Что заставило тебя сделать это? — спрашивает она. — Я имею в виду, кто в здравом уме пошёл бы на нечто подобное? А потом скрывать это от меня!
— Мама, пожалуйста, — говорю я, — постарайся успокоиться.
Она поворачивается ко мне.
— Не смей говорить мне, чтобы я успокоилась. Прошлой ночью в твоей комнате спал мальчик.
— Это было не так…
— Что именно?
Я тяжело выдыхаю.
— Можно подумать, что мы делали то, чего не должны были делать.
— Ну, и что, по-твоему, я должна думать, когда ты скрываешь это от меня, Винтер?
Я знаю, что здесь я не права, что я должна только извиняться, но мой гнев рвётся, как провод под напряжением.
— Что? Ты мне не доверяешь?
— Даже не заставляй меня начинать с доверия, — говорит она. — Когда мать обнаруживает мальчика в комнате своей дочери, пройдёт много времени, прежде чем она сможет даже подумать о том, чтобы снова доверять ей.
— Мне действительно жаль, что я держала это в секрете от тебя, но я должна была.
Её бровь выгибается.
— О, правда?
— Да, — говорю я. — Правда. Что мы делаем… Это опасно, и я не хотела подвергать тебя риску.
— О, ну, это просто заставляет меня чувствовать себя намного лучше.
— Я обещаю, что расскажу тебе всё, — говорю я, бросая взгляд на дверь. — Но это связано с сама-знаешь-с-чем, и мне неудобно говорить об этом, пока Мер всё ещё здесь.
— К чёрту всё это и к чёрту это место, — говорит мама, указывая на окно и деревья, которые наблюдают за нами через них. — Меня тошнит от того, что это управляет нашей жизнью!
— Ну, у нас нет особого выбора, не так ли?
Мама свирепо смотрит на меня.
Я свирепо смотрю в ответ.
Она трёт виски пальцами.
— Хорошо, вот что мы сделаем. Я отвезу Мередит домой. Когда я вернусь, тебе лучше быть готовой рассказать мне всю историю, и с чуть меньшим настроем. Поняла?
— Да, мэм, — говорю я сквозь стиснутые зубы.
Мама бросает на Генри ещё один взгляд, взгляд, который говорит: «Если ты хотя бы подумаешь о том, чтобы посмотреть на мою дочь не так, как надо, я вырежу тебе глаза», прежде чем шагнуть в дверь.
— Я думаю, что всё прошло довольно хорошо, не так ли? — спрашивает Генри.
Я вздыхаю.
* * *
Я завариваю кофе в кофейнике. Генри готовит его со сливками и сахаром. Себе я наливаю чёрный.
Мы сидим за кухонным островом, и я рассказываю ему о тенях, парне без кожи, участке леса, который когда-то пах свежей травой и солнцем, а теперь разит трупом. Генри слушает, костяшки его пальцев белеют на ручке керамической кружки.
— Делает ли совет что-нибудь, чтобы остановить это? — спрашивает он.
— Джо говорит, что прошлой ночью он был в штаб-квартире, и что он собирается узнать, что ещё он сможет выяснить, но он не скажет мне, если кто-то, кроме него, расследует это.
Потому что он не хочет, чтобы я слишком вмешивалась? Или потому, что это неправда?
— Что теперь?
Выдыхая, я провожу руками по волосам и качаю головой.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
— Мы придерживаемся плана. Ищем всё, что связано с Варо или проклятием дракона. Если никто из совета не скажет нам чего ожидать, нам просто придётся разобраться в этом самим.
Джо сказал, что Варо был изгнан почти пятьсот лет назад, поэтому мы начнём с текстов шестнадцатого века. Поиск информации о нём не займет много времени, но мы уже и так знаем эту историю. Уважаемый старейшина превратился во властолюбивого мятежника; пытался захватить власть в совете; в итоге был изгнан. Последователи так и не были обнаружены.
— Как ты думаешь, они знали, что он вернётся? — спрашиваю я. — Его последователи? Ты думаешь, они просто выжидали своего часа?
Генри покусывает нижнюю губу, листая дневник.
— Похоже на то. Их было больше, чем я ожидал.
Он поднимает на меня взгляд. Колеблется.
— Ты же понимаешь, что это означает, что никто в совете не может быть вне подозрений.
Я наклоняю голову, не совсем понимая, к чему он клонит.
— Понимаю.
— Даже не… — он делает глубокий вдох. — Даже люди, которым ты доверяешь.
Я прищуриваю глаза.
— На что ты намекаешь?
Конечно, я уже знаю, но я хочу услышать, как он это скажет.
— Винтер, — он произносит моё имя совсем не так, как прошлой ночью.
Рядом с огнём это было благословение.
Теперь это признание, произнесенное шепотом в тёмном ящике, полное страха, вины и лёгкой наглости.
— Насколько хорошо ты знаешь Джо?
Это вопрос, который я задаю себе со вчерашнего вечера. Вопрос, который постоянно возникает, словно из ниоткуда, заставляя меня чувствовать себя в равной степени параноиком и виноватой.
Мой голос — это острое, зазубренное лезвие, предназначенное причинить мне такую же боль, как и ему.
— Я бы на твоём месте была очень осторожна, Брайтоншир, — говорю я. — Ты здесь только потому, что я решила довериться тебе.
— Винтер…
— Я знаю Джо всю свою жизнь. А тебя я знаю всего три дня. Если я не могу доверять ему, то, само собой, я не могу доверять тебе.
Это правильные слова, но я ненавижу, как неуверенно они звучат для моих собственных ушей. Как будто я пытаюсь убедить в этом не только Генри, но и себя.
Он поднимает руки в знак капитуляции.
— Мне жаль, — говорит он. — Честно, но ты должна понимать, что единственный шанс, который у нас есть, чтобы выяснить, что случилось с нашими родителями, это если мы будем держать всех, каждого человека в совете, под одинаковым подозрением.
— Каждого? Включая твоих родителей?
Его взгляд темнеет.
— Осторожнее, мадам.
— О, так ты можешь сомневаться в моей семье, но я не могу сомневаться в твоей?
Я встаю и направляюсь к двери, но Генри внезапно сжимает рукой моё запястье, останавливая меня.
— Ты права, — говорит он неохотно. — Пожалуйста, прости меня.
Я смотрю на него, и он смотрит в ответ. Никто из нас не вздрагивает, не моргает и не отводит взгляда.
— Нет, — говорю я, у меня перехватывает дыхание в пересохшем горле. — Ты прав. Никто не может быть вне подозрений.
Он ничего не говорит. Просто продолжает держать меня за запястье.
Мама захлопывает за собой входную дверь, затем входит в кабинет, сумочка яростно болтается у неё на боку.
— Хорошо, — говорит она. — Рассказывай мне всё.
ГЛАВА XXXI
Мы сидим в кабинете, мы с Генри на диване, а мама в старом папином кресле для чтения. Мне кажется правильным обсудить это здесь, где состоялось так много важных дискуссий. Первый раз, когда я узнала о лесе; первый раз, когда мы с мамой обсуждали, стоит ли нам устроить небольшую семейную панихиду по папе; первый раз, когда мама умоляла меня собрать чемодан и скрыться с ней, что привело к тому, что мама впервые попыталась убедить меня записаться на домашнее обучение, чтобы мне не приходилось так много работать, чтобы всё сбалансировать. Она боялась, что давление для меня будет слишком сильным, что я либо впаду в ту же депрессию, которая охватила папу, либо однажды потеряю концентрацию в лесу и рано загоню себя в могилу.