Читать интересную книгу Яик-Горынович - Павел Георгиевич Малов

Кровавой юшкой умоются!

Разбойники пробыли на Таловом умете три дня. За это время из Яицкого городка наведывалось еще несколько казаков войсковой стороны. Все горой стояли за объявившегося царя Петра Третьего, только никто не знал, где он сейчас обретается.

Ахмет съездил к своим землякам, татарам, кочевавшим небольшой ордой в окрестностях речки Усихи, неподалеку от хутора казака Михаила Толкачева. Поговорил со старейшинами, и татары согласились купить у них пленницу и возок. Вместе с Ахметом из кочевья на Таловый умет приехало два молодых татарина, они решили присоединиться к ватаге вольных людей. Из казаков с гулебщиками ушел младший Закладнов. Старший, Григорий, остался пока в своей землянке, чтобы не терять связь с единомышленниками в городке и не прозевать появление надежи-государя. А что тот непременно снова здесь объявится, Гришка не сомневался.

Старик Красноштанов повел своих людей в обратный путь, на речку Большая Узень, где скрывались остальные разбойники. Впрочем, так их называли только старшины в Яицком городке да чиновники губернатора Рейнсдорпа в Оренбурге. Сами себя они величали «вольными казаками», причем даже те, кто казачьего звания не имел. В ватаге были теперь и лошади – небольшой конный отряд из четырех человек. Их Петр Красноштанов высылал далеко вперед, на разведку, чтобы вовремя заметить приближающийся карательный отряд драгун или гусар, либо казаков лояльной правительству, старшинской стороны. Как только в степи на горизонте обнаруживалось подозрительное движение, конники, нахлестывая плетками коней, спешили назад, к основному отряду, и предупреждали своих об опасности.

Так, без приключений, в середине февраля благополучно прибыли на Узень. Красноштанов поведал атаману Атарову все, что узнал на Таловом умете касательно объявившегося царя. Вести были обнадеживающие, хоть след опального императора и не отыскался. Однако свидетельство уметчика Оболяева внушало доверие. В Оренбуржье доподлинно объявился спасшийся от смерти император Всероссийский Петр Федорович Третий! Авось, Бог даст, не найдут его ищейки Симонова и Рейнсдорпа… Ватажники не ведали, что человек сей в данный момент находится в казанском остроге и частенько ходит, гремя ножными кандалами, под охраной караульного солдата просить ради Христа милостыню на церковной паперти.

Глава 21

Купчиха

1

Все сильнее давала о себе знать весна. Правда, в начале марта по ночам еще ощутимо подмораживало, так что утром покрывалась прозрачной, слюдяной коркой вода в кадке, принесенная вечером из колодца в тюремную камеру. Арестанты разбивали лед кулаком, зачерпывая пригоршнями холодную воду, жадно пили до ломоты в зубах. Кое-кто здесь же споласкивал обросшее длинной, нестриженной, завшивевшей бородой лицо. Зато к полудню яркое солнце так прогревало крыши городских зданий и крестьянских изб, что с них начинало дружно капать, а по улицам змеями извивались мутные ручьи, до краев наполненные подтаявшим снегом. Губернская Казань постепенно оживала после глухой, беспробудной зимней спячки.

Емельян окончательно утвердился в побеге и ждал только удобного момента, а он мог наступить не раньше апреля – мая месяца, когда пойдет на спад безудержная российская распутица и дороги наконец-то примут более-менее божеский вид и по ним можно будет проехать в повозке.

Купец Дружинин, содержавшийся вместе с Пугачевым, уже переговорил со своим сыном и велел ему загодя подыскать в городе не старую, в хорошем состоянии, кибитку, а по первому его требованию купить лошадь. Как расчетливый хозяин, намекнул сокамернику о неизбежных немалых расходах на побег, и Емельян пообещал взять половину затрат на себя. Деньги у него, дескать, есть и находятся на сохранении у отца Филарета на Иргизе.

2

Все это время Пугачев продолжал общаться с караульным солдатом Григорием Мищенко, склоняя того к побегу с ними за компанию. Делал он это осторожно, чтобы ничего не заподозрили капралы или дежурный офицер, в основном тогда, когда Мищенко сопровождал Емельяна в паломничестве в ближайшую церковь для сбора подаяния. Дело в том, что казанский купец Василий Щолоков выговорил у коменданта для Пугачева и эту привилегию. Так что того отпускали побираться Христа ради и в одиночку, без других острожников, под конвоем всего одного солдата, которым по собственному желанию частенько оказывался Мищенко.

Вид разнаряженной, праздно шатающейся по улицам толпы казанцев вызывал у Емельяна глухое раздражение и зависть.

«Ишь, жируют, веселятся, а до остального им и дела мало, – думал он со злостью, проходя в кандалах по шумному восточному базару. – И почему я в остроге сижу, а они на воле? За что мне такая несправедливость? Али мало у каждого своих грехов перед властью?.. Ну, допустим, провинился я, попутал бес, перевез на своей лодке беглеца через Дон. (Пугачев в сердцах помянул тут недобрым словом своего зятя Симона Павлова, из-за которого и попал первый раз под арест). Ну так дело то прошлое, могли б и снисхождение сделать герою Турецкой кампании… Отличился как никак под неприступной крепостью Бендеры, за что и младший офицерский чин хорунжего имею. Так нет же, сразу вязать и в острог. Да еще и смертной казнью пужают… Нет, несправедливо устроена жизнь, не так все идет, как следовало бы».

Какая-то здоровая, пышнотелая купчиха в дорогой собольей шубе, с огромной плетеной корзиной в руке нечаянно задела Пугачева круто выпуклым боком. Тот чуть не упал.

– Тю, лошадь ломовая… Гляди, куда прешь! – весело выкрикнул Емельян и, лукаво подмигнув бабище, смачно шлепнул ее широкой разлапистой пятерней по увесистому, откормленному заду, упруго отпружинившему удар, как студень. – Эх, мать, есть за что подержаться ближнему. Я б от такой кобылицы степной, необъезженной не отказался ночку на сеновале покоротать!

– Прими руки-то немытые, каторжник, – грубо отшила его бойкая на язык купчиха. – Рыло сначала умой, да бородищу-помело обскубай, а посля уж в женихи набивайся… Видала я таких, до чужих калачей падких!

– Так чужой калач скуснее, хозяйка, – выскалился Пугачев и вновь, шутя, хлопнул бабу пониже спины.

Наблюдавший эту сцену солдат Григорий Мищенко хохотнул в кулак. Сам он был робкого десятка и не решился бы подъехать к дебелой купчихе даже со своим кремневым ружьем: а ну как даст отпор бойкая бабенка почище любого неприятеля!

– Емеля, пийшлы видцеля от греха, ну ее в баню, – потянул он Пугачева за рукав арестантской робы, но тот не уходил.

– Э-э, погодь трохи, служивый, покалякаем малость с госпожой, авось и она нам на что сгодится. – Пугачев видел, что заинтересовал женщину, что злится она больше для виду, сама же не прочь пообщаться с симпатичным, не лезущим за словом в карман острожником. К тому же ей нравилось всеобщее внимание, в центре которого она вдруг оказалась.

– Ты гляди, востроглазый, не шибко-то граблям своим волю давай, не то хозяин мой увидит, враз их тебе поукоротит, – смеясь,