фонтанов, смех и журчание воды. Шепот деревьев, детские песни, не нарушаемые стражей. И Титай тает. Не замечает сам, как губ касается мечтательная улыбка.
Алексей точно знает, что где находится в кузнице. Кроме Титая, конечно, — эта деталь здесь впервые. Князь ничего не ищет глазами, а просто протягивает руку и берет именно то, что и хотел. На столе появляется отрез светлой ткани: чтобы не рассыпались и не укатывались мелкие детали.
Алексей садится на высокий табурет и бережно, чтобы не испортить браслет еще больше, придвигает его к себе. И вправду, замок запаян некрасиво, работа грубая. Вместо него — находящие друг на друга звенья и золотая кривая шишка. Вот это добро и перетирало щиколотку. Князь морщится, кидает короткий взгляд на ногу Титая, но тут же цепляется за бедро, которым парень привалился к столу.
— Думаешь, испорчу? — Князь поглядывает исподлобья, пока высыпает кусочки золота из коробки на верстак. Выбирает те, что пойдут в дело. Браслет раскладывает ровнее, разбирает там, где звенья погнулись от его рук, отделяет сломанный замок щипцами из свертка. Кажется, что улыбка сама находит губы, когда руки занимаются любимым делом. Вскоре на браслете появляются новые бусины взамен тех, что потерялись, — среди запасов обнаруживаются похожие.
— Нравится?
Могло показаться, что Алексей очень увлечен и не обращает внимания на то, что происходит вокруг. Но это не так. Он видит расслабленную позу, замечает, как теплеет взгляд. Да и спрашивает вовсе не про браслет, который лежит готовый под руками. Успел приладить застежку.
— Да. — Титай возвращается мыслями в кузницу. Еще не отводя взгляда от окна, он понимает, о чем спрашивает Алексей, и отвечает именно на этот вопрос. Но потом смотрит на верстак. Брови коротко приподнимаются. Он тянет руку к браслету, подносит вещицу поближе. Вертит, разглядывая звенья. Как новые.
— Никогда бы не подумал, что князь работает в кузнице… Спасибо. Чего еще я о тебе не знаю?
— Хм… Да практически ничего не знаешь. — Алексей снова светло улыбается. — Ты ведь узнавал то, что считается «полезным». Вряд ли мои друзья за морем сочтут эти умения важными. Это… Просто увлечение.
Тут он лукавит. Даже Титай прекрасно понимает: если князь знает кузнечное дело и сам способен сделать не только украшение, но и, допустим, оружие, то этот город не взять никому. За правителя-мудреца будут сражаться. За правителя-полководца будут умирать. Но за правителя, ведущего в бой и готовящего к бою, станут биться на жизнь, а не на смерть. И Алексей подтверждает его догадку:
— Но если тебе любопытно, то можешь спросить Асеня о его мече. Это тот, лохматый и ростом пониже Хвитана. — Алексей так забавно изобразил жестами прическу Алеса, что Титай невольно рассмеялся, увлеченный дурачеством.
— И Хвитану меч делал ты?
— Нет. Я кую оружие только для своих лучших воинов, командиров-сотников. Их потому так и прозвали: Десять княжеских Мечей. Они мое оружие, что для воина в древности было дороже всего. И такой подарок каждый из них получает, когда приступает к службе. А Хвитан — подчиненный Алеса, он не командир.
Удивление Титая растет с каждым словом. У Алексея свое деление войск, о котором не знает никто из врагов. И он расставляет командиров, как игрушечных солдатиков, привязывая их к себе сердцем. Легко представить, сколь велика преданность воина, который каждую минуту боя помнит, чьи руки создали оружие, спасающее жизнь ему и его людям.
— А кто он такой, Хвитан? Как попал к тебе на службу? Он белый и волосами, и кожей. Таких обычно избегают[13].
— Он был рабом. Длинным, тощим и похожим на умертвие. За пару лет набрал вес, силу. Со временем дослужился до уважаемой должности.
Пользуясь задумчивостью Титая, Алексей подхватывает его ногу, заставляя усесться на столе, ставит ее себе на колено и возвращает на место браслет.
— Айташ сказал, что эта вещь была украшением твоей матери. — Алексей оглаживает лодыжку рядом с браслетом бережно и мягко. — Не расскажешь его историю?
Князь пробирается под самую кожу, трогает за живое смехом и историями, дурачеством и мастерством. Прикосновением теплых пальцев, грубоватых для того, кто должен сидеть во дворце. Теперь понятно, почему они такие. Теперь понятно, что ничего общего с самодовольным аристократом, развалившимся на подушках из турецких тканей, в этом человеке нет.
Он обманывает тех, кто хочет быть обманутым. А наедине вот бьет напролом искренностью — и пробивает. Пошатнуться в желании отступить, остаться на месте. Задохнуться от прямого взгляда светлых глаз, отвести собственный. Ну куда ты лезешь, князь? Зачем это тебе? А отказать уже язык не повернется.
— Ты сломал его. — Титай роняет слова, лихорадочно пытаясь осознать, что сейчас собирается рассказать. Надо бы остановиться. Глотает гулко, не замечая, что пауза получается слишком долгой. — Я не люблю боль. Стараюсь избегать ее, как и все другие. И давно снял бы сам любые оковы, причиняющие неудобство. — Потирает лодыжку голой стопой. Едва ли осознанно. — Но это напоминание о том, кто я на самом деле. Напоминание о том, что я трус и предатель. — Титай собирается с мыслями, хмурится. Кивает коротко на огонь. Князю лучше вернуться к своему занятию. История может затянуться, да и говорить проще, если никто не смотрит вот так. Отходит всего на пару шагов. Приподнимается, усаживаясь на наковальню. Здесь нет никого, кто мог бы запретить баловство и прогнать. — Я помню свой дом очень смутно. Белые стены, все залито солнцем. Все в узорах, золотых звездах. Цветы в огромных горшках, кладовые, резные ножки столов. Бассейн во внутреннем дворе тоже помню — единственное место, где было прохладно. Там я играл в тот день, когда на нас напали. Ворвались вооруженные люди. Отовсюду слышны были крики. Меня повели куда-то, на земле была кровь. Мать бросилась наперерез, кричала. Ее ударили по лицу. Я кинулся к ней, но меня удержали. Они сказали, что убьют ее. Сказали, что я могу ее спасти. Они предложили сделку. Меня вытолкнули на середину двора, и я выполнил то, что они велели: сказал, что отрекаюсь от матери и соглашаюсь служить своему господину до самой смерти. Все вокруг тогда смеялись, свистели и хлопали в ладоши. Мама плакала. Меня ударили по спине, схватили за плечи и за подбородок, заставляя смотреть. Ей перерезали горло у меня на глазах. А часть ее ожерелья сковали вокруг моей ноги, чтобы я помнил о том, что сам принес ту клятву. С тех пор я ненавижу сделки. И клятвы. — Когда Титай замолкает, вокруг становится слишком тихо. Так, что неловко пошевелиться. Он подносит к губам похолодевшие пальцы.
Алексей не